Подошли другие рабочие, взяли лист, начали читать и рассматривать картинки.

— Тьфу! Где ты взял эту гадость?

— Через забор перебросили. Там еще много…

— Выбрось и никому больше не показывай! — Подошел бригадир, выхватил листок и хотел порвать.

— Та ладно, не кипятись. Погоди, там еще сзади надпись, шо воно такое?

На обратной стороне листа бумаги с этим кошмарным текстом имелась надпись от руки, шариковой ручкой: «Убирайтесь из Киева, варвары! Или то же самое будет и с вами!»

Бригадир плюнул, разорвал листовку, обрывки смял и выбросил.

В этот же вечер двое рабочих вышли в киоск за сигаретами, а на обратном пути обратили внимание на черную фигуру монаха рядом с забором. Он смотрел вверх, на краны и конструкции, и покачивал головой. Потом перекрестился и двинулся вверх по улице, видимо, в сторону Владимирского собора. Они догнали его. Монах оказался молодым тощим парнем с жидкой бородой и длинными усами.

— Вы, это… — сказал один рабочий, другой дернул его за комбинезон. — Та ладно, я токо спросить… Добрый пан, скажите, что это вы качали головой?

Монах посмотрел на их оранжевые каски пронзительным взглядом.

— Беда у вас случилась, — проговорил он неожиданно звучным баритоном, — и беда вас ждет впереди. Молитесь, и, может быть, Господь вас защитит…

Он перекрестил их и ушел вдаль широким шагом. Его черная ряса заметала ковер опавшей листвы, как широкий веник. Рабочие смотрели ему вслед, открыв рот…

А накануне случился скандал с монтажником Иваном. Этот худой мужчина имел феноменальный аппетит и питал большую любовь к своевременному наполнению желудка. В Киеве у него проживала двоюродная сестра, поэтому он ночевал не на стройке, а у нее. С утра Иван приносил и ставил в холодильник четыре большие пластиковые коробки с едой, называемые просто: «тормозок». Работа начиналась в восемь, а в десять часов Иван уже начинал задумываться.

— Не пора ли перекусить? — спрашивал он, ни к кому не обращаясь.

Не дождавшись, естественно, никакого ответа, он обычно забегал в вагончик-бытовку, брал одну из коробок и мгновенно ее опустошал. Это были, допустим, голубцы с нежным мясным фаршем, томленные в сметане. Потом парень радостно устремлялся на работу, чтобы к обеду снова задуматься «об покушать»… и теперь еще и выпить. Хотя официально на стройке пить запрещали, но кто у нас обращает внимание на официальные запреты? Через пару часов после обеда Иван опустошал судок с творожными налистниками, причмокивая и нахваливая любезную сестру. А перед окончанием своей смены гурман доедал гречневую кашу с равномерно распределенным в ней мясом, еще и с подливой. И потом уходил домой, сознавая, что день прошел не зря.

— Куда в тебя столько лезет, Иванко? — смеялись его товарищи. — Такой тощий, а ешь за четверых!

Он только усмехался.

— В корень идет, куда же еще, — подмигивал обжора. — Так я ж и работаю за четверых!

Так вот, скандал случился в обеденное время, как раз при большом стечении голодного народу. Иван открыл очередной судок, мысленно облизываясь и сглатывая, пытаясь вспомнить, что ему сегодня положила сестричка, дай ей Бог всяческого здоровья и чтобы руки не болели. А в судке лежала… дохлая крыса.

— Пацюк!!! — заорал Иван так, что у рабочих посыпалась на пол посуда.

Обед, конечно, был испорчен. Иван рвал и метал, как бог молний Зевс в греческой трагедии. Кто мог подложить ему такую гадость? Конечно, эти хитрые галицкие рожи! Хотя он, впрочем, и сам был с Западной Украины, но в этот прискорбный момент был склонен обвинять всех и вся.