Он вздрогнул.

— Чего?

— Ты меня видишь?

Приходько махнул рукой.

— Да ну вас усих к бисовой матери! Конечно, бачу. А шо такое? Какие проблемы? Вы тут шо все, з глузду зъихалы?

— Ты правда ничего не помнишь? Как ослеп, как тебя увезла «скорая»…

— Не выдумывай херню. Я — и вдруг ослеп? Чого це? Накатили вчора з напарником троньки, и я заснул. Правда, проснулся почему-то в парке… Как я туда попал?

Никто больше не произнес ни слова. Было страшно и, главное, неясно, что теперь делать.

— Может, его в больницу на обследование отправить? — негромко спросил кто-то, но Приходько услышал.

— Не, — сказал он. — Я могу работать. Короче, вы как хотите, а я заступаю.

И он пошел к воротам.

Старший смены крикнул, чтобы продолжали, нечего прохлаждаться. Но два десятка рабочих молча обогнули его и направились в самый большой вагончик, обеденный. Около вросших в землю колес вагончика белели прямоугольники бумаги.

— Не подбирай! — крикнул кто-то из рабочих.

Но пожилой дядька с обвисшими усами не послушал и поднял лист. Прочитал, пожал плечами и отдал другим. Там было напечатано: «Заклинание “Пытка разума” вызывает сильнейшую головную боль, спазмы, слепоту и амнезию, то есть потерю памяти. Применение этого заклинания фатально для любого человека, а иные, попавшие под его действие, испытывают приступы судорог. Не шутите с Чародеями первого уровня силы — можете поплатиться за это жизнью!»

— Детский сад, — хмыкнул кто-то. — А на обороте не забыли накарябать?

Пожилой перевернул лист и ответил:

— Не забыли. Хлопцы, то недобре… Видите, что делается?

Его слушали.

— Вначале ножи…

— Погодь, Владимир Сильвестрович. Вначале не ножи, а Стефко разбился.

— А… Да. — Сильвестрович помрачнел. — Потом что? Листовки. Монах. Ножи пропадали уже после монаха. Потом соль, крыса у Ивана… Каракули на заборе…

— Точно!

— И вот теперь — Станислав. Вначале ослеп, потом ничего не помнит. «Скорая» к нам не приезжала… Докторов то есть никаких не было… А кто ж тогда был? — Он исподлобья оглядел собравшихся. — И снова листовки эти. Понятно, что пишут их люди, но остальное кто творит? А? Мне это не нравится. А вам?

— Ясное дело, и нам. Только что делать?

Молчание.

— Сами знаете. — Сильвестрович вздохнул, медленно перекрестился. — Против черта только крест животворящий помогает. Но я, наверное, вернусь в село. Лучше сидеть живым без денег, чем с набитыми карманами плясать у бисовщины на сковородке.

Рабочие зашевелились. Выражения лиц у них были разные, кто-то был явно согласен. Кто-то не хотел так легко оставлять верный заработок.

— Только никому, хлопцы… Сами знаете, начальство у нас суровое.

— Ага. А как тикать отсюдова, то оно будет не суровое? — встрял в разговор молодой парень в углу.

— Тихо ты! — набросились на него. — Влад дело говорит. Жизнь дороже! А ты не хочешь, так оставайся тут с нечистой силой!

Недовольство и бурление не остались, конечно, незамеченными. Приезжал сам директор, востроносый Михаил Петрович Лозенко. Беседовал и запугивал, обещал премии и угрожал дезертирам какими-то туманными «санкциями». Всерьез его воспринимали слабо.

Людям было страшно по-настоящему.

* * *

Как ей сладко спалось этим утром! Свет не пробивался сквозь плотную тройную завесу: жалюзи, тюль и золотистые тяжелые портьеры.