— Проходи, — сказала Элли, подталкивая его в кухню. — Я лущу горох. Его можно купить уже лущеным, но мне кажется, что так вкуснее. Хочешь чаю со льдом?

— С удовольствием.

— А бисквитный торт?

— Если есть.

Она с укором посмотрела на него, как будто отсутствие бисквитного торта было чем-то невероятным. Элли убрала со стола горох. Грифф сел на стул, который занимал со своего первого обеда здесь, и его охватил недостойный мужчины приступ ностальгии, от которого перехватило дыхание. Это единственный настоящий дом, который у него когда-то был. А он опозорил его.

— Коуч дома?

— Играет в гольф, — недовольно ответила Элли. — Я говорила ему, что в это время дня слишком жарко для игры. Но его упрямство ничуть не уменьшилось с годами. Даже наоборот.

Она поставила перед Гриффом чай и бисквитный торт и села напротив него, положив руки на стол. Он смотрел на эти крошечные руки и вспоминал желтые резиновые перчатки, которые были на ней в тот день, когда он впервые переступил порог этого дома, вспоминал один из редких моментов, когда он не уклонялся от ее прикосновений. Сидя на краю его кровати, она прижала ладонь к его лбу, проверяя, нет ли у него температуры. Ее рука была мягкой и прохладной, и он до сих пор помнил, каким приятным было ее прикосновение к пылающей жаром коже. Для нее это движение было естественным, но до этого момента Грифф не знал, что именно так поступают матери, когда ребенок жалуется на нездоровье.

У Элли и Коуча не было детей. Причину он не знал, но у него, даже в том возрасте, хватило такта не спрашивать об этом. Может быть, именно бездетность подтолкнула ее к тому, чтобы взять в дом этого угрюмого и язвительного подростка.

Она не обрушила на него всю свою материнскую любовь, которую — как она верно понимала — он не принял бы. Однако при малейшем сигнале с его стороны она оказывалась рядом. Внимательно выслушивала, если он хотел обсудить какую-то проблему. Тысячами способов, незаметно и ненавязчиво, она проявляла материнскую нежность, которую явно испытывала по отношению к нему. Эту нежность он и сейчас читал в ее глазах.

— Я рад тебя видеть, Элли. Рад быть здесь.

— Я так счастлива, что ты пришел. Ты получал мои письма?

— Да, и очень за них благодарен. Больше, чем ты думаешь.

— Почему же ты не отвечал?

— Я не мог найти слов. Я… — Он растерянно пожал плечами. — Я просто не мог, Элли. И я не хотел вносить разлад между тобой и Коучем. Он же не знал, что ты писала мне, правда?

— Это его не касается, что я делаю или чего не делаю. — Она выпрямилась, и голос ее зазвучал резко: — У меня есть собственное мнение.

— Я знаю, — улыбнулся Грифф. — Но я также знаю, что ты всегда поддерживаешь Коуча. Вы одна команда.

Она из вежливости не стала спорить.

— Я знаю, как он разозлился, — сказал Грифф. — Он пытался предупредить меня, что я качусь в пропасть. Я не послушался.

Он отчетливо помнил тот день, когда их постепенно ухудшавшиеся отношения закончились разрывом. Коуч ждал его в машине после тренировки. Тренеры «Ковбоев» хорошо знали Коуча Миллера, понимали, какое влияние он имеет на их куортербека, и всегда были рады его видеть.

В отличие от Гриффа. Их разговоры все чаще превращались в споры. Коуч не критиковал его действия на футбольном поле, но не одобрял многое другое, например, размах, с которым Грифф тратил деньги.

Грифф поинтересовался, какой смысл иметь деньги, если не можешь их тратить. Коуч ответил, что было бы разумно откладывать немного на черный день.