– А как же насчет водки-то, молодец? – спросил купец, – ведь это малодушество, чай, бросить придется?

– Об этом предмете у нас с моей благодетельницей такой уговор был: чтоб быть мне в течение шести недель всем довольну, на ихнем коште, да и в водке б отказу мне не было, потому как, имея в предмете столь великий подвиг, я и в силах своих должен укреплен быть.

– Да ты уж и нынче, кажется, на ногах-то не больно тверд, молодец?

– По милости благодетельницы, точно что горло будто промочил маленько…

– Да заодно и сам уж промок, – прибавила весело Мавра Кузьмовна, – так вот, отцы вы наши, как я об нашем деле радею, каких вам слуг добываю, что из-за рюмки сивухи, а уж не из чего другого, рад жизнь потерять.

– Это точно, что готов по первому повелению… да вот, отцы вы наши, денег бы триста рублей надо…

– Уж и триста! вот мать Магдалина (Мавра Кузьмовна) по двугривенничку выдавать будет.

– Нет уж, честной господин, по двугривенничку обидно будет.

– Так ты говори дело, а то триста рублей!..

И условились они тут на полтораста рублей: половину вперед отдать, а половину по совершении.

– А вы еще ладите, чтоб быть здесь архиерею, – сказала Кузьмовна, – мать Варсонофия! своди-тко молодца-то в светелку, а мы здесь втроем по душе потолкуем.

Михеича действительно увели, и остались они втроем. Тут я всего, ваше высокоблагородие, наслушался, да и об архиерее-то, признаться, впервой узнал. Знал я, что они, с позволения сказать, развратники, ну, а этого и во сне не чаял. И кто ж архиерей-то! Андрюшка Прорвин, здешний, ваше высокоблагородие, мещанин, по питейной части служил, и сколько даже раз я его за мошенничества стегал, а у них вот пастырь-с! Даже смеху достойно, как они очки-то втирают!

– Позвольте, однако ж, – прервал я, – по какой же причине они выбрали себе такого бездельника? неужели у них получше людей нет?

– Как не быть-с! вот хоть бы здесь купец есть, Иван Мелентьев прозывается, – ну, этот точно что человек, однако, видно, ему не рука – по той причине, что этому архиерею, будь он хошь семи пядей во лбу, годик, много два поцарствовать, а потом, известно, в тюрьме же гнить придется. Да и для них-то самих, пожалуй, через два-то года корысть в нем не велика, потому как он свою пакость уже исполнит, попов им наставит, так они и сами его хошь с руками выдадут. Никто хороший-то на такой карьер и не соблазняется. Только вот-с купец-от, объявивши Мавре Кузьмовне, что такого-то они архиерея для себя добыли, все, знаете, настаивает, чтоб жить ему в здешнем месте.

– Здесь, – говорит, – нашего християнства вся колыбель состоит, так и пастырю быть тут пригоже.

Ну, а Кузьмовна тоже свой расчет в голове держит: "Не дело, говорит, вы, отцы, затеваете".

– Помилуйте, матушка Мавра Кузьмовна, да почему же вам теперича этот сюжет поперек стал-с?

– А потому поперек, что для нас, старинных ваших радетелей, этак-ту, пожалуй, и обидно будет.

– Почему ж обидно-с? Будьте удостоверены, матушка, что мы насчет содержаниев не постоим-с, потому как мы собственно для християнства тут рассуждение имеем и оченно хорошо понимаем, какие ваши в этом предмете заслуги состоят.

– Вы вот тамотка все насчет християнства заботу имеете.