Бегает Витька по берегу, ручонками размахивает. Лицо у него опухло знатно, очки модные с носа, раздувшегося вдвое, сваливаются.

Смеются мужики:

— Ну, Андрюха, повезло тебе с напарником. Не рыбалка, цирк сплошной у вас впереди намечается.

Шоферюга, наконец, просыпается — едем дальше.

Вот и Долгое озеро — шириной не более километра, вытянутое с северо-востока на юго-запад километров на сто с гаком.

Красиво тут несказанно. Над противоположными берегами озера нависают крутые невысокие сопки, покрытые редколесьем, далеко на юге, через кучевые облака, смутно угадывается горбатая, совершенно лысая Иван-гора.

На озере — полное безветрие, вода отливает тусклым серебром, далеко впереди, прямо по нашему будущему курсу — быстро передвигающая, словно живая, полоса цветного тумана — местами розового, местами — лилового.

Надуваем лодки, и — вперед, гребём до Избы.

Витька садится на вёсла, но уже через двадцать минут набивает кровавые мозоли и из игры выбывает. Дальше гребу в одиночку — поэтому к месту назначения прибываем последними, затратив, вместо принятых восьми часов, на полтора часа больше.

На месте неожиданно выясняется — рыбачить на Долгом нам предстоит с Толстым сугубо вдвоём — мужики, посовещавшись, решают пойти дальше — на речку Умбу — лохов браконьерить.

Для тех, кто не знает, "лох", в своём первоначальном значении, это — не человек вовсе, а сёмга, зашедшая поздней осенью на нерест, отнерестившаяся, но не успевшая вовремя уйти в море. Перезимовав в проточном озере, через которое проходит нерестовая река, такая рыба из "красной" превращается в "жёлтую", да и вкусовые качества теряет.

Но всё же, как считают местные, лучше ловить лохов, чем всякую там сорную рыбу — плотву, окуня, щуку.

Нас с собой не берут — опасно, рыбинспекция не дремлет. Мужикам то что, они местные — договорятся с инспектором за всегда, а нас, если поймают, то на первый раз, конечно, не посадят, но отправят бумагу в институт — запросто вылететь можно — прямиком в армию.

Остаёмся одни. Убираемся в Избе, заготовляем впрок дрова.

Изба — место особенное — приземистый пятистенок, сработанный в незапамятные времена из солидных сосновых брёвен, крыша — из толстенных, перекрывающих друг друга деревянных плах — никакого тебе рубероида или толи, но не протекает никогда.

Над входной дверью вырезан год постройки — 1906-ой. Солидно.

Внутри — просторные двухуровневые нары — человек десять можно с лёгкостью разместить, печь из дикого камня, массивный обеденный стол с разнообразной посудой, дюжина самодельных табуретов, над столом — полка, на полке — антикварный кожаный скоросшиватель, забитый разномастными бумагами и бумажонками.

Открываю на последнем листе, в смысле — на первом — по мере наполнения:

Пожелтевшая от времени гербовая бумага с неясными водяными знаками, косой убористый почерк:

Да, однако, впечатляет. Непросто всё, должно быть, там было — после Революции грёбаной.

Читаю самый верхний, последний лист — неровно обрезанный кусок обоев "в цветочек":

А это, уже, наши люди. Но, судя по всему, — революционные идеалы по-прежнему живы.

Становится ясно, скоросшиватель этот — своеобразный дневник литературных и иных пристрастий гостей, некогда Избу посетивших.

Ну, что же — будем уезжать, тоже чиркнём пару строк.

А пока — с лирикой надо завязывать, пора начинать рыбу ловить.

Рыбу приходится ловить одному, Витька по-прежнему не в ладах с комарами.