Но возражать старшим по званию в армии строжайше запрещено, приказ надо беспрекословно исполнять. А тут уже и команды вовсю полетели:

— Заряжай, целься!

Прошу своих замереть, приподнимаюсь, аккуратно ловлю в перекрестие прицела нужную цель, стараясь не дышать, опускаюсь на сидение, нащупываю педаль.

— Огонь! — Подаёт команду ротмистр Кусков, командир расчёта орудийного.

В это невозможно поверить, но из шести орудий по цели попали только мы — плотик вдребезги разнесло.

Как передовикам ратного дела, нашему расчёту разрешают ещё пострелять. Три выстрела — два попадания. Ну и дела!

Перед отъездом, полковник, непринуждённо прогуливаясь перед строем, говорит:

— Ну, что, бродяги, небось, когда я недомерка на первый номер посадил, подумали все — совсем старик из ума выжил. И не надо врать — конечно, подумали, уж я то знаю — двадцать лет в рядах, как-никак. Дело тут простое. Когда амбал какой первым номером садится, у него самоуверенность излишняя проявляется. Вот он — прицел, вот она — педаль, как результат — небрежность и неаккуратность. А когда низкорослый кто на это место садится? Он, наоборот, всё старается тщательно сделать, лишнего вздоха собственного боится. Вот так вот, а результат — на лицо. Так что в нашей армии — самое главное? Отвечаю — обязательность и скрупулезность! Обязательность и скрупулезность, и к ним ещё — плановость. Запомните, бойцы.

Не знаю, как другие, но лично я запомнил — пригодилось вскоре.

Дело было так. Приехали к нам на очередную контрольную Проверяющие из Округа, настоящие офицеры, в действующих частях ПВО служащие. И видимо, поставили перед ними задачу — поиметь нас по полной программе, в смысле — с учёбой — двоек наставить.

Офицеры свою задачу выполнили, половина группы пары с блеском получила.

Всем двоечникам велено было помещение кафедры освободить, подготовится дополнительно где-нибудь в другом месте, и к пяти вечера явиться на пересдачу.

В качестве "другого места" мы с Гариком выбрали пивной бар "Гавань" — заведение респектабельное и уважаемое — во всех отношениях. Посидели, позанимались.

— А зачем это мы попрёмся к пяти? — Рассуждает Гарик, с тоской глядя на пустую пивную кружку, — Там народу будет — толпа немеренная. Давай попозже подойдём, к семи, например?

Можно и к семи, разницы никакой. Сидим — занимаемся.

Когда все же подходим — на часах семь тридцать. Кафедра закрыта, никого нет, похоже — все ушли на фронт какой, стучи — не стучи.

Закуриваем, и от нечего делать, начинаем говорить гадости про состав кафедры офицерский, мол:

— Такой-то — пик-пик-пик. И такой-то — пик-пик-пик.

А ещё — про носки разноцветные, и про огурцы солёные. И так минут десять. Смешно — до усрачки полной.

А сверху, с лестничной площадки, покашливание вдруг раздаётся. Стоит там дежурный по кафедре — капитан Стрельцов — собственной персоной, и ехидно так в свои усишки ухоженные усмехается:

— Можете, бойцы, не извинятся. Тут всё равно камера записывающая стоит. Так что завтра — к десяти утра, при полном параде и с верёвками на шеях, предварительно намыленных, — к Начальнику кафедры, — и без опозданий.

Вот влипли — так влипли. Нависает нешуточная угроза позорного отчисления.

Срочно едем в общагу, в основном, за советом — а что делать то дальше, блин военно-морской?

Собираем консилиум, но дельных советов не поступает. На наше счастье, на огонёк случайно заглядывает ротмистр Кусков, выслушивает всё внимательно, и спускается на вахту — Бур Бурычу звонить, совета спрашивать.