Он повел меня с собой, он знал, что дурные вести следует запивать водкой, и я покорился — он-то с этой новостью уже дней пять жил и освоился, а для меня она была — как удар свинцовым фальконетным ядром в лоб.

Мы, отставные офицеры, ныне добровольцы, пили и клялись костями лечь, но не пустить Бонапарта к столице. Хотя понимали — никто нам этого не позволит, мы неведомо уже зачем охраняем Ригу, а главные события будут совсем в ином месте, Макдональд наконец-то поведет прусский корпус на соединение с основными силами своего императора, то бишь к Двинску и далее, на Санкт-Петербург, в обход Риги…

Хорошо, что Васька мой додумался, где меня искать, и явился с фонарем. Я изругал его в прах, но в конце концов позволил ему отвести меня домой.

У дверей дома моего я встретил Бахтина. Он как раз выходил, а матрос нес за ним сундучок и кофр с его имуществом.

— Стой, Бахтин, — сказал я. — Не дури. Я пьян… напейся же и ты, потому что война, сдается, кончена.

— Я не могу оставаться у вас, Бушуев, — высокомерно отвечал он. — И товарищи мои также ваш дом покинут.

— Нашел время чудачить! Не в лодке же собрался ты ночевать…

— Не ваша забота, сударь.

Тут вышел Ванечка Савельев. Встав рядом с командиром своим, он отвернулся — то ли стыдно было, что покидает мой дом столь нелепо, то ли хотел спрятать заплаканное свое лицо.

— Моя, — подумав, произнес я. — Мне стыдно будет всю жизнь, коли я вас так отпущу… Мы дрались вместе, Бахтин! Мы город с воды штурмом взяли, сие дело неслыханное…

— Отнюдь, — сказал Ванечка и всхлипнул. — Адмирал Ушаков крепость острова Корфу так брал, осадной артиллерии не имея, а у нас всё же и единороги… и фальконеты…

— Возьмите себя в руки, штурман, — приказал Бахтин. — И зарубите на курносом своем носу — даже коли клочка суши нам проклятый корсиканец не оставит, море — наше! Даже коли от всего Отечества лишь десяток саженей останется — это будет «Бешеное корыто»!

— Ты насмотрелся трагедий на театре, Бахтин, — заметил, появляясь из темноты, Никольский. — А у него матушка с братцами, как на грех, на лето из столицы в подмосковную убралась, где они теперь — неведомо…

— Не уходите, не покидайте меня, — совсем уж жалостно воззвал я. — Мы всю эту неделю вместе воевали, неужто сие для вас ничего не значит? Мы город взяли… мы трофеи взяли… Господи, неужто всё было напрасно?!

— А, теперь-то ты понял, что значит напрасно? — спросил Бахтин. — Ты понял, каково кровь проливать, ежечасно жизнью рисковать, а потом обнаружить вдруг, что ты Отечеству своему более не нужен, и с отвагой своей вместе?

Он намекнул на поход сенявинской эскадры, сперва столь замечательный, а под конец — бесславный. Он не хотел — а проговорился о своей обиде, от которой душа его закаменела и утратила многие необходимые душе способности. Или же сам он их отсек нелепым своим кортиком, оставив лишь то, без чего не обойтись в бою, да непомерную гордость, опору свою и тяжкий свой крест…

Я до сих пор Отечеством своим оставлен не был и чувства этого не знал. На ум пришел почему-то подводный черт с его вопросами.

— А что есть Отечество, Бахтин? — спросил я не менее велеречиво, чем он толковал только что о «Бешеном корыте». — Разве дом мой для тебя — не Отечество? Разве всякий дом, где ты родной, не Отечество?

— Нет, Бушуев, тебе не понять… Ты счастлив, зная, что в бою оно — за спиной твоей… А что за моей спиной — одному богу ведомо… волны да ветер… Однако отступать не собираюсь…

— Будет вам, господа, — обратился к нам Иванов.