Ему даже неловко стало. Какая-то теплая мучающая волна стала подниматься у него внутри. И было непонятно, жутко и весело, как от близкого приключения.
— А еще что тебе про меня наболтали? — спросила она наконец.
— Да ничего… Про быка Микуловского только.
— А-а-а… Ну ладно. Знаешь, в деревне про меня всякое услышать можно, ты не верь ничему.
— А что всякое-то?
— Ну-у… — недовольно поморщилась Леся. — Говорят, что я странная. Пусть! Мне-то что? А ты… ты как наш дом нашел?
Густая краска растеклась по Андрейкиному лицу. Даже под дулом пистолета он не признался бы сейчас, что следил вчера за Лесей. А мучительно-горячая и нежная волна не отступала и Леся смотрела так пристально, выжидательно, что Андрейке захотелось быть самым остроумным, самым красивым, веселым, мужественным… Чтобы Леся обязательно улыбнулась и подумала: «До чего славный этот Андрейка!» И он сказал очень серьезно:
— А я выхожу из дома, смотрю — Микуловский бык идет. Я у него и спрашиваю: «Уважаемый бык, не подскажете ли, где Леся живет, которая вас по весне оседлала?» А он мне в ответ: «Как же, как же, мы с ней большие друзья-приятели. Она мне очень нравится! Вон ее дом». И рогом машет, твой дом показывает.
Леся звонко рассмеялась, как и хотелось Андрейке.
— Вот правду Наташка говорила, что ты с любой живностью поладишь!
Да что она, в самом деле?! Опять издеваться? И, давясь признанием, Андрейка пробормотал:
— Ага, с любой… А гусей испугался.
Он ждал, что Леся, бесстрашная гусиная пастушка с прекрасными зелеными глазами, поднимет его на смех и скажет: «Ну нет, с трусом я дружить не стану!»
Но она сказал просто:
— Ну и что? Я сама их долго боялась. А меня бабушка научила. Надо говорить: «Режу-режу-перережу», быстро-быстро говорить, без остановки, и пальцы ножницами делать. Вот так. — Она показала как. — И тогда они не тронут.
И, доверчиво придвинувшись к Андрейке, Леся тихонько призналась:
— Я до сих пор иногда так делаю. Только ты не говори никому на свете, ладно? Я только тебе, по секрету…
|