Но без вина, что жизнь улана?

Душа его на дне стакана,

И кто два раза в день не пьян,

Тот, извините! — не улан!

— Вообще-то, это Лермонтов, — остановил певца Шумилов.

— В самом деле? Забавные такие стишата. Прознанский сказал, что сам сочинил. Обманул, значит, шельмец. Н-да, а девицы там были так… ничего себе… — взгляд молодого человека мечтательно скользнул в сторону.

— Может, это он из-за Царицы Тамары? А, кстати, откуда такое прозвище?

— Да в роду у нее были грузинские князья, и сама она такая… черноокая, — он замолчал, потом, как бы спохватившись, продолжил, — Да нет, Царица Тамара тут ни причем вовсе, это было еще до неё.

— Скажите, Владимир Павлович, — Шумилов попытался придать голосу оттенок равнодушия и обыденности, будто речь идет о покупке фунта изюма, — а вам не приходилось слышать о некоей радикальной группе, которая изучает яды, создаёт их или что-то в этом роде? Знаете, сейчас ведь модно у известной части молодежи…

Шумилов не договорил и впился глазами в лицо Соловко, его интересовала первая реакция на вопрос. Однако лицо этого сибаритствующего студента ничего ему не сказало, оно оставалось по-прежнему безмятежно и невозмутимо. Соловко был поглощён своей трубкой, своими выхоленными руками и гитарой на коленях.

— Ну, знаете, это кухаркиным детям нечем себя занять, вот они и играют в группы да союзы. Карбонарии, понимаешь ли! Значительности себе добирают. А у людей НАШЕГО круга, — он сделал особое ударение на слове «нашего», — даже и разговоров на эту тему никогда не бывает, — он высокомерно посмотрел на Шумилова.

«Да ты, братец, сноб, и преглупый. Или же, напротив, отличный конспиратор», — подумал про себя Алексей Иванович.

— Ну, отчего же Вы так про кухаркиных детей. Среди радикалов немало дворян — те же Бакунин, Кропоткин.

— Это «дворянство» только по названию, Алексей Иванович. Провинциалы, лишь перед приездом в столицу снявшие треух и нацепившие котелок… вот только головы не сменившие — это, по-вашему, дворянство? Бывшие семинаристы, разночинцы, дети разночинцев… мы вынуждены их терпеть в своих аудиториях и на общих лекциях, но мы с ними не мешаемся, уверяю Вас. У них своя свадьба, у нас — своя.

— А скажите, Владимир Павлович, вы часто собирались вашим кружком в доме Прознанских?

— Не так, чтобы часто, но иногда собирались.

— А вы помните историю с папиросами, в начале апреля, первого или второго числа? Это при вас было?

— Да, помню. Это когда гувернантка вздумала в обморок падать? Ха-ха! Мы тогда позабавились. Ну, для вида все сделали озабоченные лица… Но право же, было смешно! Одно дело, когда эфирная девица чувств лишается и совсем другое — видеть, как такая матрона далает круглые глаза и мешком валится на пол.

— А Николай был тут же?

— А где же ему быть? Ему и любопытно было больше всех. Братец его, Алешка, засуетился, стал звать maman, кинулся гувернантку поддержать, даже вазу с цветами столкнул нечаянно. А Николай стоял и смотрел. Но эта м-ль Мари… та еще бабёнка, — Соловко хмыкнул в своей двусмысленной манере, — Скажу честно, при ней можно было без церемоний. И сюртук снять, и на разные темы поговорить. Она вообще частенько с нами сидела.