— Замечательно, Алексей Иванович! Осталось только сказать, как же было осуществлено умерщвление Николая Прознанского.

— Он умер от яда, полученного не под видом микстуры. Например, от отравленной морфием папиросы.

— Может быть, покажете пальцем на убийцу и объясните его мотив?

— Нет, пока не покажу. Я лишь пытаюсь убедить Вас, что с той доказательной базой, что собрана по настоящему делу, не следовало обвинять Жюжеван в убийстве. Между ревностью и убийством нельзя ставить знак равенства.

— По крайней мере, Вы согласились, что наша французская мамзель ревновала молодого Прознанского, — раздраженно проворчал Шидловский. То, что он назвал обвиняемую «мамзель» свидетельствовало о его крайнем возмущении.

Шумилов почувствовал, что Вадим Данилович, упорно стоит на своей версии и воспринимает все, противоречащее его суждению, как досадную помеху. Впрочем, Шумилова не могло не радовать то обстоятельство, что помощнику прокурора, хочет он того или нет, все же придется разбираться с жалобой Жюжеван. Шидловский был раздражен ее обращением прокурору окружного суда и не скрывал этого, но в своем дурном расположении духа Вадиму Даниловича следовало корить лишь самого себя. Он действовал, не советуясь с Шумиловым, и поставил себя в затруднительное положение самостоятельно. Пусть теперь поломает голову над тем, как из него выходить.

С такими мыслями Шумилов ехал к дому Прознанских. На душе было как-то скверно. Он представлял, с каким лицом его встретит Софья Платоновна и что ответит на просьбу предоставить в распоряжение следствия дневник покойного. Объяснение могло получиться не в меру эмоциональным и вздорным.

Швейцар Сабанеев был на своем месте. Он вышел из-за витражной загородки, щелкнув каблуками, поздоровался. Дверь в квартиру Шумилову отворила Матрена Яковлева, горничная, которую он допрашивал в прокуратуре. Женщина приняла у него пальто и проводила в небольшую гостиную, служившую, по-видимому, Софье Платоновне и кабинетом: в углу стояло небольшое, красного дерева, бюро, на нем лежали бумаги, счета и большая бухгалтерская книга. Софья Андреевна посмотрела на Шумилова поверх круглых, смешных очков, державшихся у неё на кончике носа. Шумилов едва успел поздороваться, как внезапно раскрылась дверь и из смежной комнаты вошел полковник. Он выглядел по-домашнему и был облачен в просторный атласный стеганый халат, перехваченный поясом с кистями.

— Что здесь происходит? — с весьма решительным видом спросил он. Ну, прямо-таки, коршуном слетел.

— Шумилов Алексей Иванович, — на тот случай, если полковник позабыл его имя-отчество представился Шумилов, — делопроизводство помощника прокурора окружного суда Шидловского. Если припоминаете, я в составе следственной группы производил в вашем доме обыск.

— Слушаю Вас, Алексей Иванович.

— Следствию стало известно о существовании важного документа — дневника Вашего сына Николая — который не был приобщен к делу в ряду прочих его бумаг.

Шумилов заметил, что супруги переглянулись, но лица их оставались непроницаемы, ни один мускул не дрогнул. Алексей Иванович нутром почувствовал: тетрадь точно существует, но родители сейчас начнут запираться. Шумилов поспешил продолжить, пока они не наговорили гору лжи, усложняя и запутывая ситуацию.

— Когда проводилась выемка бумаг Николая Дмитриевича вы не обратили наше внимание на отсутствие среди них столь важного для следствия документа, как дневник, — Алексей Иванович старательно избегал говорить о Николае, как о покойнике, не желая травмировать родителей, — Никто не ставит вопрос о его умышленном непредставлении, мы понимаем, сколь тяжел был для вас тот момент.