— Моя жена и мои дети бедны. Я приехал сюда, чтобы заработать для них пропитание, чтобы дать им кров.

— Атука не хочет! — гневно повторил туземец. — Он не пойдет к белым, чтобы стрелять фазана, строить хижину или сажать маниоку. Пускай белый человек остается у себя, а индеец — у себя.

— Пойми, Атука, все мы люди и все равны… Здешняя земля принадлежит мне точно так же, как моя земля принадлежит тебе.

— Ты лжешь! Копни эту землю своим ножом, и ты найдешь там кости моего отца, кости калина, моих предков… Если ты отыщешь там кости хотя бы одного белого, я тебе отдам всю землю, а сам стану твоим верным псом…

— Атука, я не собираюсь жить именно здесь. Я направляюсь к неграм бони. Здесь я просто по пути и не хочу задерживаться.

При этих словах индеец, несмотря на всю свою хитрость и самообладание, не мог скрыть разочарования.

Все его рассуждения о земле предков и о погребенных в ней костях соплеменников преследовали одну цель, весьма ничтожную, как мы скоро узнаем.

Внезапно лицо туземца прояснилось.

— Если ты не белый тигр, тогда пойдем со мной в Бонапарте. Там ты найдешь белых людей, хижину, мясо, тафию, рыбу…

При слове «Бонапарте», которое он никак не ожидал услышать из уст индейца, Робен пожал плечами. Потом он вспомнил, что исправительная колония стала называться Сен-Лоран лишь несколько лет назад.

Раньше этими землями лет тридцать владел старик индеец по прозвищу Бонапарте. Отсюда и название косы — Бонапарте, данное полоске земли вдоль Марони, где размещается «коммуна» Сен-Лоран.

Краснокожий говорил скорее всего без задней мысли, однако приходится признать, что случайность определяет многие странные совпадения в нашей жизни.

— Там видно будет, — неопределенно ответил Робен.

Непреклонность индейца как-то сразу улетучилась. Он прислонил к плечу свой лук и протянул руку парижанину:

— Атука — друг белого тигра.

— Ты по-прежнему называешь меня так, ладно, будь по-твоему! Белый тигр — банаре (друг) Атуки. Я приглашаю тебя отведать черепахи вместе со мной.

Индеец не заставил себя долго упрашивать. Он присел на корточки, руки и челюсти его заработали с такой быстротой — без оглядки на «друга»! — что очень скоро от черепахи остался только скелет, очищенный так хорошо, словно над ним потрудились муравьи-маниоки.

Обед, приготовленный на костре, сильно пахнул дымом, но обжора поначалу этого не замечал и, только доев последний кусок, заявил вместо благодарности:

— Твоя еда, банаре, воняет дымом.

— Самое время это заметить… Но у меня есть еще две черепахи, давай испытаем вечером твои способности.

— А!.. Банаре, у тебя еще две черепахи?

— Ну да!

— Хорошо!

Заметив, что его новый друг напился воды из ручья и собирается прилечь, индеец наконец задал ему свой сокровенный вопрос, не скрывая простодушного вожделения:

— А ты не дашь Атуке тафии?

— У меня ее нет.

— Нет?.. Я хочу посмотреть, что у тебя в ящике.

Робен, невольно улыбаясь, позволил туземцу сделать это. Немного он там увидел: сорочку из грубого полотна, пустую бутылку из-под водки, которую дикарь обнюхал с жадностью макаки, маисовые початки, несколько листьев белой бумаги, маленький чехол с сухими тряпками — трут.

Атука был весьма недоволен.

Изнемогая от усталости, Робен чувствовал, что сон одолевает его. Краснокожий присел на корточки и затянул долгую монотонную песню.