В честь путешественников мать Бодлера и его отчим, генерал Опик, посол Франции при дворе султана, устраивают обед. Во время разговора Дюкан намекает на возрастающую известность Шарля Бодлера в Париже. Эта ремарка воспринята холодно. Однако в конце обеда мадам Опик отводит Дюкана в сторону и тихо спрашивает: «Вы и в самом деле думаете, что тот молодой поэт, о котором вы говорили, талантлив?»

Тем временем мадам Флобер приняла решение: она не может дождаться встречи с сыном и собирается приехать в Италию сама. Она пишет об этом Гюставу, сообщая одновременно о женитьбе его друга Эрнеста Шевалье. Она хотела, чтобы и ее сын устроил свою жизнь, женился. Ему только что исполнилось двадцать девять лет. Не самый ли подходящий возраст для того, чтобы создать семью? Флобер иронизирует в ответ: «Когда свадьба? – ты спрашиваешь это меня, узнав о женитьбе Эрнеста Шевалье? Когда? Никогда, надеюсь. Настолько, насколько человек в состоянии ответить на вопрос о том, чем он станет заниматься в будущем, я сейчас могу ответить на этот вопрос отрицательно. Общение с миром, в котором я потерся в течение этих четырнадцати месяцев, все больше заставляет меня думать о том, как бы закрыться в свою раковину… Думаю, что мой ответ прозвучит не слишком самонадеянно. Однако, если ты хочешь услышать начистоту, скажу: „Я слишком стар, чтобы измениться. Я вышел из возраста“. Когда ты жил всю жизнь так, как я, жизнью исключительно внутренней, заполненной беспокойным анализом, сдержанными порывами; когда ты то горел желаниями, то усмирял их; когда провел свою молодость, упражняясь в управлении своей душой так, как всадник управляет лошадью… Так вот, хочу я сказать, если ты не сломал себе шею с самого начала, то есть шанс не сломать ее и впредь. Я тоже определился в своей жизни в том смысле, что нашел свою золотую середину, свой центр тяжести… Вступить в брак – значит, изменить самому себе. Это пугает меня… Молодчина Эрнест! Он таки женился, имеет положение и по-прежнему подвизается в суде! Какой союз буржуа и господина! Он станет лучше, чем прежде, защищать закон, семью и собственность! Впрочем, он всегда твердо стоял на ногах. И тоже увлекался искусством… Теперь, я уверен, он там мечет громы и молнии против социалистических доктрин… Будучи судьей, он станет реакционером, как супруг – окажется рогоносцем, и, проводя, таким образом, жизнь между своей бабой, детьми и „прелестями“ своего ремесла, он как раз и станет тем самым малым, который пройдет все, что будто бы положено человеку. Уф! Поговорим о чем-нибудь другом».

По прибытии в Афины он возвращается к теме, которая не перестает его волновать, и пишет на этот раз Луи Буйе: «Будем надеяться, что, несмотря на твои предсказания, итальянское путешествие не подтолкнет меня к узам Гименея. Ты знаешь семью, где в мягкой атмосфере воспитывается та юная особа, которая должна стать моей супругой? Мадам Гюстав Флобер! Неужели это возможно? Нет, я не такой тривиальный!» Он, как повелось, посещает дома терпимости и занимается любовью с проститутками. Однако отказывается спать с шестнадцатилетней красавицей, которая хочет прежде осмотреть его фаллос, чтобы убедиться, что он не болен. «А так как у основания головки у меня еще было уплотнение и я боялся, что она его заметит, то вспылил и спрыгнул с кровати, крикнув, что она меня обидела». Тем не менее он говорит, что находится в олимпийском настроении.

«Что за люди эти греки! Какие художники! Парфенон – одно из самых волнующих впечатлений в моей жизни. Что бы ни говорили. Искусство – то, к чему нужно стремиться в жизни. Пусть будут счастливы буржуа, я не завидую их тучному блаженству».

В начале 1851 года они отправляются на Пелопоннес, он пишет матери, что их встреча недалека, и предупреждает, что она увидит, как он сильно изменился. Из-за болезни выпало много волос; он растолстел, отпустил бороду.