Об этом Баица размышлял днями напролет, когда все уже было закончено. Но превыше всех прочих важных выводов был один, весьма простой, но для него очень важный: его, Баицу, больше не скрывали от властелина! Так он узнал, что кое-что значит для них. Наверное, это было наградой за принятие чуждого. Взамен этого принятия ему дали понять, что в будущем его ожидают преференции, а не судьба раба, хотя от этого статуса не может освободиться никто, даже сам султан.

Сейчас ему, в сущности, предложили стать идеальным рабом.

Глава Г

Когда-нибудь цифры, примененные к литературе и книге, приобретут любопытные особенности и вызовут абсурдные последствия. На одной из недавно состоявшихся местных книжных ярмарок организатор с помощью средств массовой информации выстроил по ранжиру всех экспонентов. Чего только не было в той информации, но единственно в ней не было того, что же именно сделало их лучше или хуже других. Они были самые, но непонятно, по какому критерию. Однако потом, после серьезного анализа и исследования причин, по которым не были указаны истинные критерии, стало ясно, что такие детали вовсе ни к чему, если экспоненты и без того уже были самые.

Подошло время для того, чтобы процитировать самого себя словами, стоящими в начале этой книги (глава под названием «После начала») в абзаце, где я упоминаю эпитеты, которые по причине собственной грандиозности и силы стали неотъемлемой частью личных имен: сильный, великолепный, или же воспользоваться обычным определением качества – самый большой, самый важный, самый известный. А зачем? Да чтобы показать, что довольно часто история по сути своей является эстрадой, поскольку – вот вам и цитата: «История особенно обожает самых великих, самых сильных, самых мощных и вообще всех самых. Перед книгой же стоят иные задачи…»

Потому книга и остается маргинальным явлением, в то время как история готова включить в число своих незыблемых и постоянных памятников вечные ценности эстрадного ранжирования. Эстрада лукава, она использует слабость истории к любого рода победителям (даже к тем самым лживым, пустым, карикатурным), после чего легко проникает в ее сознание. Она делает истории комплименты, благодаря которым весьма ловко покупает историю.

Ныне процесс общественных и экономических преобразований в некоторых европейских государствах продемонстрировал опасное сходство между политикой (как будущего истории) и эстрадным исполнительским мастерством (как вечным сегодняшним). Это сходство, испытанное, продемонстрированное и доведенное до совершенного безобразия или безобразного совершенства – один черт, оказалось идеальным единством, направленным против книги. Боязнь доказательности вечного существования книги или, по крайней мере, ее естественного тяготения, зачастую весьма успешного, к длительному существованию укрепила этот примитивный, карикатурный, абсурдный, но одновременно и опасный симбиоз, превратив его в нерушимый брак по расчету. Вскоре были придуманы пустые, трескучие фразы, используемые в качестве инструмента для вмешательства, типа «популизм против элитизма». А поскольку все элитное предназначено для небольшого количества людей, то это противоречит демократии, которая, боже ж ты мой, предназначена если не для всех, то, по крайней мере, для огромного количества людей. Вот вам диалектика переходного процесса!

Факт существования во всемирном наследии книг, которые пришли в наше время из глубокого и не очень прошлого, причем совершенно точно известно, что они будут востребованы в ближайшем, а то и в далеком будущем, только обостряет противостояние.

Борьба между однодневным существованием и постоянством превратилась в борьбу голосящего против тихого (ставшего таким в результате домашнего воспитания, а не из боязни), голоса сокрытия против голоса открытости, оскорбления против уважения, войны против мира.