Дальнейшие несколько дней стали серьезным испытанием. Как скрыть очевидное от всегда чуткого к малейшим переменам Жермена?

— Делиз, с тобой все в порядке? — он смотрел на меня чересчур пристально.

— Да. А что?

— Ничего, — ответ получился не менее натянутым, — Ты ничего не хочешь рассказать?

— Нет.

В горле застрял кусок льда, но я умудрилась сказать это совершенно небрежно. Прежде, чем вываливать на него эту новость, надо было разобраться самой.

Жермен не стал настаивать, у него кружилась голова, и ломило виски.

Через неделю он уехал. Я сидела одна и обгрызала ногти, как в ранней тревожной юности. Я не знала, хочу ли я сама этого. Но главное, я прекрасно помнила, насколько серьезно Жермен относится к детям, и могла представить себе его реакцию на подобное известие. Точнее совсем не могла, только знала, что он вряд ли будет в восторге.

Визит к врачу в Тьерри не просто подтвердил то, что я уже и так знала, а припечатал мраморной плитой. Доктор был старенький, и очень чувствительный: он подробно описал пациентке сам процесс и возможных последствий аборта…

Я понемногу впадала в панику.

Возможно, решилась я, Жермен с присущим ему тактом найдет выход из ситуации.

— Мне действительно надо поговорить с тобой.

Жермен молчал, но я видела, что он слушает внимательно и слегка встревожено.

— Моя новость может многое изменить, — я инстинктивно оттягивала неизбежное.

— В чем дело? — он уже не скрывал беспокойства.

— Я беременна.

Повисла долгая тяжелая пауза.

— Ты уверена?

— Да.

Когда я решилась взглянуть ему в лицо, то поняла — просто мне не будет, мне будет очень не просто. Жермен был так мрачен, как будто я сообщила о смерти любимого родственника.

— Ты делаешь аборт, — он не спрашивал и не просил.

После его слов все для меня вдруг стало на свои места. Я поняла, что просто никогда этого не сделаю! Этот ребенок наш. Он живой! У него есть ручки, ножки, маленькое сердечко, что бы любить… Не справедливо, что его отец хочет его убить! Я разозлилась. Возможно, его рождение будет единственным поступком в моей жизни, не лишенным смысла.

— Нет!

Жермен глубоко вздохнул, как будто ему было больно это делать.

— Делиз, послушай. Ты многого не знаешь и не понимаешь…

— Если я чего-то не понимаю, не знаю — расскажи, объясни… Я хочу знать, почему ты хочешь его убить!

Жермен вздрогнул.

— Потому, что так будет лучше.

— Лучше? Для кого? Тебя? Или него?

— Всем нам, — он все еще сохранял спокойствие.

— Кому 'нам'? Кто-то так глубоко рассуждал о морали… к черту! Пустая болтовня… мне говорили, что ты можешь быть любым… с любой. Мне казалось, что я вижу тебя настоящего… пустое! Хамелеон, вот ты кто! Не волнуйся! Я справлюсь! Да я тебя и на километр не подпущу к ребенку! Да и что я скажу… что его папочка всего лишь жиголо…

Я пропустила тот момент, когда оказалась прямо перед ним, и верила в то, что бросала ему в лицо. Разочарование, такое неожиданное, оказалось слишком сильным.

Я была несправедлива. Я была отвратительна. Я была в бешенстве. Я не хотела видеть странного мучительного выражения его глаз.

— Боюсь, что к тому времени, как он захочет увидеть папочку, тебе придется отвести его на кладбище, — произнес Жермен ровным тоном.

Я отшатнулась, словно он меня ударил, и непонимающе смотрела на него. Жермен усмехался.