Снова, как и раньше, мы избегали говорить о будущем. О каком будущем может идти речь, если его жизнь висела на волоске, готовом вот-вот оборваться! Лишь однажды мы позволили себе нечто подобное, — когда Жермен попросил моей руки. Он не вставал на колени, и все случилось неожиданно, почти случайно.

— Знаешь, — заметил он на прогулке с улыбкой, — мне сегодня сказали, что мне повезло с женой.

— Кто же?

— Софи.

Софи была из персонала пансиона, довольно милая простая девушка.

— Мне бы очень хотелось, что бы это было правдой.

Я не успела сказать, что никаких препятствий к этому не вижу. Его глаза, когда-то непроницаемые, а теперь открытые миру до беззащитности, — вспыхнули.

— Делиз, я хочу, что бы ты стала моей женой на самом деле!

Я замерла, потом мягко сказала:

— Нет.

Жермен придержал шаг.

— Конечно, черный цвет тебе не пойдет, но подумай хотя бы о Грегори! Любой ребенок заслуживает того, что бы вместо прозвища ублюдка, носить фамилию своего отца, даже если она не слишком-то достойна!

Ого! Меня даже обрадовало, что у него уже появились силы на гнев и резкость. Они гораздо лучше покорности обстоятельствам. Против воли, я улыбнулась и быстро поправилась.

— Я люблю тебя, но не хочу, что бы наша свадьба происходила на 'смертном одре'. Мы поговорим об этом, когда ты будешь в состоянии вести меня к венцу, а не наоборот.

— Ты же знаешь, что этого никогда не случится.

Опять!

— Я не хочу об этом знать! — я тоже разозлилась, — Жермен, так нельзя! Тысячи людей встают после жутких травм, живут, не смотря на самые тяжелые болезни, поражая воображение врачей. Все болезни у нас в голове. Если ты не веришь, то конечно не поправишься!

Не знаю, верила ли я сама хотя бы на половину в то, что говорила, но прозвучало это достаточно убежденно. Жермен рассмеялся.

— Прости, Делиз, я больше не буду раскисать!

Первый гром грянул в лице моего отца. Поль Левеллен явился собственной персоной, дабы призвать свою блудную дочь к… 'ответственности'!

О! он был даже слишком мягок, вежлив и тактичен, что бы высказывать все прямо, — настоящий аристократ!

Но… как бы вежливо они с Жерменом не вели себя, у меня складывалось кошмарное впечатление, что… Что мой отец просто ждет его смерти! Ждет, когда неизлечимый недуг возьмет свое, и сомнительный субъект избавит его единственную дочь от себя.

Я не могла сердиться: все же отец любил меня, а Грегори любил еще больше, и был полон решимости сделать все возможное для нашего блага. Вот только дело было в том, что мое единственное благо заключалось, как бы кощунственно это не звучало — не в ребенке даже, а в его отце!

И словно кара небесная за наше греховное в людских и божеских глазах счастье, возмездие за несколько нечаянных месяцев, подаренных расщедрившейся против обыкновения судьбой — реальность взяла свое. Жермену резко стало хуже: все-таки начало сдавать слабое сердце…

Это было страшно! За несколько недель он почти перестал вставать, вернувшиеся боли мог снять только морфин. Однажды войдя, я застала его на ногах у стены, аккуратно готовящим себе лекарство. На моих глазах, не заметив непрошенного наблюдателя, Жермен приготовил себе десятеричную дозу…

Я накрыла его руку своей, и мы долго смотрели в глаза друг другу…

После чего я помогла ему лечь.