Тщедушный монашек, несмотря на все советы и уговоры наставника и друга, по-прежнему самый грязный и вонючий человек на Эспаньоле, что не мешало ему быть при этом самым добрым, умным и благородным, не спешил соглашаться с радикальными предложениями.

— Царство Божие должно строиться на мире и понимании, — тихо возразил он. — Только в основе людских империй лежит грубая сила и стремление к разрушению. А я всегда считал, что мы посланы сюда для того, чтобы нести свет Христовой веры, а не расширять границы.

— Ах, бросьте! — раздраженно отмахнулся губернатор. — Когда вы наконец расстанетесь с иллюзиями? Ваше облачение, которое я, кстати, настоятельно рекомендую выстирать, не должно мешать понять, что миссионерская деятельность напрямую зависит от военных побед. Чтобы получить паству, мы должны сначала получить подданных.

— Но в таком случае они никогда не станут истинно верующими, оставаясь лишь слугами, которые послушно делают то, что велят хозяева. А я бы предпочел, чтобы они возлюбили Христа по доброй воле и без какого-либо принуждения.

— Эти дикари могут любить хоть Христа, хоть Мухаммеда, хоть Будду, но их дети и дети их детей, рожденные в истинной вере, станут подлинно верующими христианами, и среди них, несомненно, появятся собственные святые, которые еще больше возвеличат нашу церковь, — убежденно ответил губернатор Овандо.

— Все должно идти своим чередом: сначала — завоевание, затем — обращение в христианство, а если мы поступим наоборот, то придется драться против братьев по вере, и Господь этого не одобрит.

— В Саламанке вас обучили богословию, а Вальядолид, несомненно, сделал вас политиком... — заметил брат Бернардино. — Одно совершенно ясно — в обоих университетах вас блестяще обучили искусству риторики.

— Ну что ж, принимаю этот комплимент, потому что он исходит от вас, а я в жизни не встречал человека более искреннего, — лукаво ответил брат Николас.

— Но лучше оставим эту тему, и ответьте мне на один вопрос: что вы сами думаете об Анакаоне?

— Думаю, она должна быть весьма незаурядной женщиной, если смогла добиться любви множества настолько разных мужчин, включая свирепого вождя Каноабо, утонченного капитана Алонсо де Охеду и коварного Бартоломео Колумба, — францисканец с тошнотворным звуком высморкался в рукав, словно пытаясь скрыть лукавую улыбку. — Это не говоря уже о десятках других, не столь выдающихся.

— У меня нет сомнений насчёт свободы их нравов, — согласился его собеседник, в голосе которого слышались нотки раздражения. — Но сейчас я спрашиваю вас о том, способна ли она переманить на свою сторону армию повстанцев.

— О какой «армии повстанцев» вы говорите? — возмущенно спросил Сигуэнса. Резко встав с кресла, он начал нервно ходить из угла в угол. — Насколько мне известно, речь идет о письме к королеве. Письме, полном смирения.

— Не такое уж оно смиренное.

— Разве нет?

— Вы же сами видите, что в нем ясно говорится о «кровопролитии». Можно ли считать смиренным человека, угрожающего подобными вещами?

— Но это говорится о ее людях, а вовсе не об испанцах.

— А вы считаете, что они позволят перерезать себя, как баранов? Если начнется война, то в ней погибнет немало и наших людей.

— Именно так! — признал брат Бернардино. — Но ясно, что они не хотят сражаться ни за какую награду.

— С чего бы это?

— Скорее она вам просто не нравится, — заметил францисканец.