Для большинства студентов с получением академического звания учеба оканчивается, для Грозного же — сказать «начинается» уже нельзя — она продолжается. Но продолжается на более высоком уровне. Он еще два года назад знал, в каком пойдет направлении, правда, при условии… Если остальные студенты рассматривают звание доктора как нечто такое, что позволяет им претендовать на пожизненную службу, почему бы ему на том же основании не попросить хотя бы о годичной стипендии?

Он обратился к профессору Мюллеру. Старый надворный советник любил своего ученика уже и в то время, когда читал его диссертационное сочинение «Южноарабские наскальные надписи», представлявшее собой не обычную компиляцию, а творческий разбор недавно найденных сабейских надписей, принял соответствующие меры. Господа в имперско-королевском министерстве по делам церкви и образования качали головами, ведь протеже не относится к числу лояльных студентов (в официальных бумагах он ставил долготу над буквой «ы» в своем имени!), но тем не менее сказали: посмотрим, что тут можно сделать.

Что именно — это вскоре увидел и Грозный. Уже через месяц — срок, в условиях Вены совершенно небывалый — он получил официальное уведомление о том, что ему назначается единовременное пособие в размере 250 золотых для дальнейшего углубления научных знаний.

А это означало — Берлин! «Так осенью 1901 года я уже сидел как ученик у ног Делицша».

Профессор Делицш принял венского стипендиата с радушием, присущим большим людям. Он улыбнулся, услышав признание, будто все, что Грозный до сих пор узнал, — всего навсего пробелы в его невежестве. «В сущности, все мы, ассириологи, самоучки», — заметил Делицш в утешение ученику. Высокий, худощавый, словно неуверенный в своих силах, молодой поэт, вечно повторяющий свое «мы», великий Делицш принял его в цех, в лоно этого самого «мы», которое не имело ничего общего с «плюраль маестатис»!

Затем Грозный представился профессорам Захануи Барту, двум крупнейшим немецким семитологам, повезло ему и с Винклером — прославленный ассириолог в то прохладное осеннее утро 1901 года был случайно в хорошем расположении духа.

Делицш спрашивает Грозного, над чем он хотел бы работать в его семинаре. Грозный просматривает список тем: «Объяснение храмовых текстов из…», «Анализ обрядов во время ежегодных торжеств в честь богов…» — и тут взгляд его соскальзывает на никем еще не разработанную, никем еще не тронутую тему. Он размышляет. Как-никак экономика — первооснова, люди сперва должны есть, одеваться, иметь жилище, а уж потом все остальное… А деньги в экономике — то же, что в…

— Если позволите, господин профессор, — «Деньги в древней Вавилонии»!

Эта небольшая по объему работа вышла потом в четвертом томе сборника ассириологических исследований Делицша, и оригинальность подхода к теме, и новые выводы сразу же привлекли к Грозному внимание ученого мира. И что было особенно характерно для того времени, имя чешского ученого приходит в Чехию — хотя и для узкого круга специалистов — через Берлин.

Однако следует дополнить излишне скромную характеристику значения этой работы, данную выше. Скромную, потому что автором ее был сам Грозный. Труд чешского ученого выдержал испытание в процессе полувекового прогресса науки, и мировая специальная литература ссылается на него по сей день!

Но деньги— еще не все, даже в древней Вавилонии. За ними стоит труд, и в древней Вавилонии — прежде всего труд сельскохозяйственный. Десятки веков назад этот край представлял собой цветущий сад, изборожденный тысячами каналов искусственного орошения, и своим зерном, как и другими плодами земли, кормил миллионы людей. Население одного лишь города Вавилона, по самым немногочисленным сведениям древности, превышало население всей Месопотамии конца XIX века нашей эры.