– Я останусь с Китти, а вы все идите, – предложила я. – Не хотелось бы оставлять ее одну.

Кэл немедленно последовал за остальным семейством. Вдруг он обернулся и смерил меня долгим оценивающим взглядом. Его губы искривились в неискренней улыбке.

– Постарайся получше ухаживать за своей мамой, Хевен.

С насмешкой он произнес это или мне все показалось? И вот я застряла в этом доме, а Логан будет ждать меня в церкви. Глупо было ожидать, что Рива Сеттертон останется со своей дочкой. Как хладнокровно предложила она оставить Китти в одиночестве.

Я медленно поднялась по лестнице, чтобы посмотреть, как там Китти.

Она лежала на кровати, и лицо ее было так чисто вымыто, что аж блестело. Кожа покраснела и стала шершавой, как у меня после той ванны с горячей водой. Ее густые рыжие волосы были разделены пробором и туго заплетены в две длинные косы, достигавшие грудей. Мать одела ее в простую белую хлопковую сорочку, какие обычно носят старухи, застегнутую до самого горла, как раз такую, какие Китти терпеть не могла, простую дешевую сорочку. Я никогда не видела Китти столь непривлекательной.

Видно, мать тешила себя местью, подобно Китти, купавшей меня в кипятке. И все же я почувствовала, как меня охватывает ярость. Я ненавидела Риву Сеттертон за то, что она сделала с этой беспомощной женщиной! Это было жестоко. Словно любящая мать, я приготовила все для того, чтобы исправить художества Ривы. Я сняла с Китти ту безобразную ночную рубашку, в которую ее одели, потом протерла ее шершавую кожу лосьоном и осторожно надела ей через голову самую красивую, отделанную кружевами розовую ночную рубашку. Распустила ее тугие косы, сделав подобие прически, намазала раздраженную кожу лица легким кремом и стала наносить макияж. И пока я восстанавливала нанесенный ей ущерб, не переставала разговаривать:

– Мама, я начинаю понимать, как тебе тяжело. Но ты не беспокойся. Я только что протерла всю тебя лосьоном, а на лицо положила крем, он поможет. Я знаю, что не смогу сделать тебе такой же хороший макияж, как это делаешь ты, но постараюсь. Завтра мы отвезем тебя в больницу, и там доктора тщательно обследуют твои груди. Мама, совсем не обязательно, что ты унаследовала опухоль. Мама, ради Бога, скажи правду – ты действительно ходила там к врачам?

Она ничего не ответила, хотя, казалось, слушала, и в уголке левого глаза набежала слеза. Я продолжала с ней разговаривать, работая макияжной кисточкой, карандашом для бровей, нанося тушь на ресницы и губную помаду. Когда я закончила, она стала выглядеть, как прежняя Китти.

– Ты знаешь, Китти Деннисон, ты по-прежнему красивая женщина, и стыдно тебе лежать вот так, махнув на все рукой. Тебе нужно одно – позвать Кэла и сказать ему, что ты его любишь, и не отгонять его больше, и он будет лучшим мужем на свете. Мой отец вообще не годился в мужья ни одной женщине. Ты и сама это, наверное, поняла. Это врожденный негодяй. Самое лучшее, что случилось в твоей жизни, это когда он из нее ушел, а Кэл в ней появился. Ты ненавидишь мою мать, а ты должна была жалеть ее – за то, что он с ней сделал.

Китти молча заплакала. Слезы катились по лицу и портили только что сделанный макияж.

Рано утром в понедельник санитарная машина отвезла Китти в больницу. Я сидела возле нее, рядом со мной был Кэл. Отец и мать Китти остались дома, а Мейзи и Дэнни отправились на прогулку в горы.

Мы с Кэлом провели пять часов на жестких, неудобных стульях в ожидании диагноза. Иногда я брала его за руку, иногда он держал мою. Он был изнуренный, дерганый и беспрерывно курил. Дома, когда там командовала Китти, он никогда не курил, а сейчас доставал одну сигарету за другой. Наконец врач пригласил нас в свой кабинет и, когда мы сели, заговорил деловым, лишенным эмоций тоном:

– Я не понимаю, как это до сих пор не обнаружили опухоль, хотя бывает, что это трудно сделать, когда у женщины такие большие груди, как у вашей жены, мистер Деннисон.