Нос чуть скособочен – девочкой еще упала со шкафа. Отец, озабоченный ссорой с матерью и последующим ее уходом к подруге, посадил на краешек высокого плательного шкафа, чтобы не мельтешила перед глазами. И приказал молчать. Она молчала, и скоро он забыл о ней и ушел из дома пить пиво. Просидев час, маленькая Даша попыталась слезть и упала, ударившись носом о табуретку.

А эти ноги... Сколько раз мужчины смеялись ей вслед: "У вас музыкальные ножки, мадам! Совсем как ножки у рояля!"

Вот только кожа. Нежная, шелковистая, гладенькая до удивления. Такой нет ни у кого.

И еще волосы. Темно-русые, густые, длинные.

И груди. Упругие, большие. Соски рвут платье.

И попа. Крутая, подчеркнутая осиной талией.

Правда, сейчас, в тридцать четыре, она совсем не та. Ведь еда – единственное удовольствие. Еда, сигареты и книжки. Маринина, Серова, а теперь, вот, тезка Донцова. И, конечно, дача.

Она вся в цветах. Все есть. Каждый год закручивает сто банок. Сто пятьдесят литров. Помидоры, огурцы, салаты. Яблочные соки, пастила, всевозможные компоты. Чеснок с кулак. Но есть некому – мужика-то нет. Весной все приходится раздавать соседям и таскать на работу. Но она все равно закручивает – а вдруг он появится, а у нее ничего домашнего? А что такое женщина без домашнего? Так, одна видимость.

В десятом классе был парень. Близорукий и очень добрый. Они хорошо разговаривали и хорошо молчали. Он и часа без Даши прожить не мог – говорил, что от нее исходят какие-то нужные ему волны. В школе всегда был рядом. Звонил каждый час, у подъезда ждал. Его увела подруга. Шепнула, что все, мол, удивляются, что такой красивый парень ходит с такой дурнушкой чуть ли не в обнимку. Удивляются и заключают: "Ходит, потому что дальше своего носа не видит. Если бы увидел, то остался бы заикой".

А любовник был. Приходил с дальних дач. Краснощекий, здоровущий запорожский казак. Такой здоровый, что вообразить его на лошади было невозможно. Приходил, ел, выпивал приготовленную Дашей бутылку водки и засыпал. Проспавшись, смотрел непонимающе, потом переворачивал на живот и ласкал. А что не ласкать? Со спины – она Венера. Даша хорошо помнила, как он нежно входил в нее, как ей было сладостно. Он ни разу без нее не кончил. Только после. И делал это так, что она кончала еще.

Казак перестал ходить, когда она забеременела. Она хотела рожать, но появился другой, тоже с дальних дач. Никудышный, суетливый, слюнявый, но обещал жениться. Даша сделала аборт, и никудышный перестал ходить. Потом она видела его с казаком на улице. Изрядно выпившие, они шли в обнимку. Заметив ее, загоготали, указывая пальцами.

После них не было никого. Спасалась на даче. Таких цветов, как у нее, нет ни у кого. Среди них она сама была красива, цветы проникали в ее плоть своей волшебной силой, оживляли глаза, поднимали грудь и голову.

Они цвели до снега. Потом все становилось черно-белым, и не хотелось жить. До старого Нового года.

Новый год был для нее самым отвратительным праздником. Остальные праздники куда еще не шло. А Новый год ненавидела, потому что он был семейным. А у нее никого не было – отец погиб в автомобильной аварии, мать через год умерла. Родственники – тетка с сыном – жили в деревне под Моршанском и приезжали погостить раз в три года.

На Новый год Даша покупала бутылку дорогого французского шампанского, собирала вкусный стол и смотрела телевизор. Предыдущий праздник – так получилось – она встречала на Красной площади, но ничего хорошего из этого не вышло. В половине первого ласковые руки закрыли ей глаза, и приятный мужской голос спросил:

– Угадаешь, как меня зовут, станешь в этом году счастливой!

– Вика! – наобум воскликнула Даша.

– Ну, ты даешь! – удивился мужчина, отнимая руки. – Так меня мама зовет.