Автор довольно трезво оценивает свой труд, явно уступающий шедевру, отмеченному подлинной искренностью и непритворной страстью.

Так 1669 год, начавшись выходом в свет „Португальских писем“, можно сказать, прошел под их знаком. Ни галантный роман Лафонтена „Любовь Психеи и Купидона“, ни издание мольеровского „Тартюфа“ и постановки „Британника“ Расина не могли сравниться по успеху с небольшой книжкой, выпущенной Клодом Барбеном.

Короткий эпистолярный монолог Марианы превзошел в популярности иные издания тем, что в нем отразились, как писал академик В. М. Жирмунский, „черты нового чувства жизни, которые делают португальскую монахиню первой в длинном ряде страстных и страдающих любовниц“. Горькие стоны Марианы, раздавшиеся из-за стен монастыря, „интимные признания наивной провинциалки-монахини, до конца потерявшей свою душу в любви“, затмили ее предшественниц: от древнегреческой сладкоголосой Сафо, бросившейся в море из-за неразделенной любви к красавцу Фаону, до венецианской поэтессы Стампа, за сто лет до португальской монахини прославившейся стихами, посвященными несчастной любви.

Полное имя монахини так и оставалось неизвестным, в каждом новом издании упоминался только адресат — Шамильи.

Правда, еще в год публикации писем один третьестепенный литератор высказал подозрение, что это „ловкая махинация находчивого издателя“. Но лукавый Клод Барбен клялся и божился, что это точный перевод имеющегося у него текста на португальском языке. Но слово издателя XVII столетия немногого стоило. Впрочем, называли даже имя переводчика: в том же кельнском издании, где упоминалась фамилия адресата писем, говорилось, что их перевел некий Кюйерак. Так что сомневаться в подлинности „Писем“, считать их плодом чьей-то фантазии не было никаких оснований. Написать их могла только женщина, испытавшая сильную любовь и пережившая больше горе.

Но вот девяносто лет спустя знаменитый писатель и философ Жан-Жак Руссо безапелляционно заявил, что „Португальские письма“ написал мужчина. Он готов был биться об заклад, что эти письма подделаны. Руссо был убежден, что женщины не могут „ни описывать, ни испытывать страсть“, не могут обладать столь высоким литературным дарованием, чтобы создать такие замечательные письма. Однако мнению Руссо противостояли восторженные отклики таких писателей, как Жан де Лабрюйер в XVII веке, Шодерло де Лакло в XVIII, Сент-Бев в XIX веке. О письмах не раз вспоминает Стендаль: „Надо любить так, — говорит он в „Жизни Россини“, — как „португальская монахиня“, всем жаром души, запечатлевшейся в ее бессмертных письмах“. В нашем веке страстным поклонником и пропагандистом „Писем“ стал поэт Райнер Мария Рильке, в 1908 году написавший о них статью, а в 1913 году переведший их на немецкий язык. „В этих письмах, — восклицал он, — точно в старых кружевах, тянутся нити боли и одиночества, чтобы сплестись в цветы“.

Имя монахини оставалось загадкой вплоть до 1810 года, когда ученый-эллинист и библиофил Ж.-Ф. Буассонад, выступавший обычно под псевдонимом Омега, сообщил об интересной находке. В опубликованной на страницах „Журналь де л’Ампир“ заметке он заявил, что на его экземпляре первого издания „Писем“ незнакомым почерком сделана примечательная надпись: „Монахиню, написавшую эти письма, звали Мариана Алькафорадо из монастыря в Бежа, расположенного между Эстрамадурой и Андалузией.