|
Затрещало стекло, погас высотометр и шкала левого бензобака. Потом все стихло, и Зайцев понял – очередь прошла по доске приборов и, кажется, задела Михеева. Что же это? Откуда он взялся? Случилось непоправимое: их обстрелял блуждающий японский ночной истребитель. Михеев, кажется, ранен. А истребитель сейчас вернется, чтобы добить их. Зайцев автоматически сделал то, что должен был по инструкции сделать в такой ситуации каждый: резко сбросил высоту и отвернул в сторону. Кажется, его маневр помог. После пулеметной очереди ничего не было, только жужжание их моторов за корпусом, спокойное, размеренное.
Истребитель не возвращался. Они ушли. И вдруг Володя понял, что он, совершив маневр, сбился с курса и не знает сейчас, куда летит. Зайцев ясно видит, что доска приборов прошита очередью, левый бензобак тоже. Шкала гидрокомпаса потухла, а Михеев молчит. Было слышно только, как бортрадист кричал в микрофон: «Полтава! Полтава, я – Гусь-один! Полтава, мы атакованы неизвестным самолетом!» – Что они там? – спросил Зайцев. – Рация к черту! – Сеня выругался. – Земля нас не слышит. Зайцев перегнулся, тронул первого пилота за плечо: – Товарищ капитан… Товарищ капитан! Лицо первого пилота чуть повернулось. Володя увидел его глаза и понял, что командир экипажа мертв. Гарамов некоторое время прислушивался. Так неожиданно обстрелявший их истребитель не возвращался. Судя по звуку моторов, «Дуглас» продолжает полет, а провал, который ощутил Гарамов, верней всего был маневром пилотов. Сергей оглядел носилки. Раненые лежали в тех же позах, только ближний к ним с Викой Левашов повернул голову в ту же сторону, где исчез свист. Послушал и снова лег прямо. Арутюнов, сидевший у передних носилок, оглянулся на Гарамова и открыл дверь кабины пилотов. Спросил что-то, исчез там. В глазах Вики мелькнул страх, но она держалась молодцом. – Что это было? – спросила она. – Ничего страшного, Вика. Думаю, какой-то ошалевший японец выпустил по нашему самолету очередь. И все. Такое бывает. Посидите здесь, посмотрите за ранеными. Хорошо? Вика все еще ждала чего-то от него, но он уже пробирался к кабине пилотов. Там было темно, горела только маленькая лампочка над разбитой панелью приборов. Есть раненые? Он вгляделся: второй пилот, будто ничего не случилось, сидит за штурвалом. Над первым, сползшим с кресла, склонился Арутюнов. – Что с ним? – спросил Гарамов. – Мертв, – процедил, не оборачиваясь, военврач. Рядом склонились над Михеевым штурман и бортмеханик. Радист пытался что-то сделать с рацией. – Несколько пулевых ранений. В голову и шею, – продолжил Арутюнов. Гарамов повернулся: – Остальные целы? – Целы-ы! – бортмеханик зло затряс головой. – Они его – сразу! – всхлипнул второй пилот. – С-сволочи! Вдруг Гарамов понял, что лейтенант плачет. Плачет, кажется, уже давно. И когда Гарамов заглянул сюда, лейтенант плакал, продолжая вести самолет. – Что с машиной? – спросил Гарамов. – С курса не сбились? Лейтенант не отвечал, некоторое время приходя в себя. Кашлял, облизывая губы. Наконец сказал, обернувшись: – С курса… вы что, шутите? Командира убили. Гарамов пытался понять, что же из себя представляет этот лейтенант. По виду хоть и молод, но злой. Где-нибудь во дворе, да и потом, в училище, скажем, такие обычно верховодят. А вот здесь, в деле, что будет – неизвестно. Невидящими глазами встретив взгляд Гарамова, лейтенант отвернулся. Сказал в пространство: – А вы у штурмана спросите насчет курса. Гарамов повернулся к штурману, веснушчатому здоровяку с толстенной шеей. |
