– Вогнутую, – поправил Данглар.

– Ради бога. Если рассматривать этот штрих отдельно, он похож на улыбку.

– Улыбку, которую решили уничтожить, – предположил Бурлен.

– Вроде того. Что касается вертикальных линий, то они, возможно, просто обрамляют ее, тогда получается что-то типа упрощенного изображения лица.

– Очень уж упрощенного, – сказал Бурлен. – И все это притянуто за уши.

– Еще как притянуто, – согласился Адамберг. – Но проверить не мешает. В каком порядке пишут эту букву кириллицей, Данглар?

– Сначала первую вертикальную линию, потом наклонную, потом вторую вертикальную. И в последнюю очередь, как и у нас, добавляются надстрочные знаки.

– Следовательно, если чашечку написали сначала, то о небрежно написанной кириллической букве можно забыть, – сказал Бурлен, – и не терять время на поиски русской фамилии в ее ежедневниках.

– Или македонской. Или сербской, – добавил Данглар.

На бригадира произвели сильное впечатление те крупицы знаний, которыми успел поделиться Данглар, и теперь он покорно шел рядом с ним. “Пообтерся слегка”, – сказал бы Бурлен.

Они расстались на площади Конвансьон.

– Позвоню, как только получу результаты, – обещал Бурлен, – это не займет много времени. Спасибо за помощь, но боюсь, вечером мне придется закрыть дело.

– Поскольку мы все равно ничего не поняли, – сказал Адамберг, беспечно махнув рукой, – можно дать волю фантазии. Мне, например, это напоминает гильотину.

Бурлен проводил взглядом уходивших коллег.

– Не беспокойся, – сказал он бригадиру. – Адамберг – это Адамберг.

Как будто этой фразы было достаточно, чтобы прояснить ситуацию.

– И все-таки, откуда он столько всего знает, ваш Данглар? Что у него в башке?

– Белое вино.

– Как мы пишем H, – продолжал он. – Но затем она нарисовала вогнутую закорючку.

– То есть это не H.

– И не кириллическая буква. А жаль, этот вариант мне, пожалуй, понравился. Потом она добавила наклонную линию, проведя ее слева направо.

– Перечеркнула улыбку.

– Вроде того. Короче, это дохлый номер, Адамберг. Ни инициалов, ни русского адресата. Просто неизвестный символ, непонятно кому предназначенный.

– Тому, кого она обвиняет в своем самоубийстве или предупреждает об опасности.

– Либо, – предположил Бурлен, – она действительно покончила с собой из-за болезни. Указав предварительно на что-то или на кого-то, может быть, на некое памятное событие. Прощальное признание на пороге небытия.

– А в чем признаются в последние мгновения жизни?

– В постыдной тайне, например.

– То есть?

– Внебрачные дети?

– Или грех, Бурлен. Или убийство. Что же такое совершила наша славная Алиса Готье?

– Славная, как же. Властная, непреклонная, а то и деспотичная. Малоприятная.

– У нее не было проблем с бывшими учениками? С Министерством образования?

– Она была на хорошем счету, ее никогда не переводили на другое место работы. Сорок лет в одном и том же коллеже, в проблемном районе к тому же. Но ее коллеги утверждают, что ученики, даже самые хулиганистые, сидели не шелохнувшись у нее на уроках, иначе огребли бы по полной. Ты ж понимаешь, директора буквально молились на нее. Стоило ей появиться на пороге класса, как галдеж прекращался.