– Папаня! – весело проговорил тот же парень спустя малое время, когда девушки уже устраивались наверху, в отведенной для них просторной комнате со специальным чуланчиком для прислуги.

Папаня, он же трактирщик Самсон, громоздился за стойкой и притворно грозно оглядывал полупустую залу. В углах его толстых лоснящихся губ притаилась та же, что и у сына, готовность к усмешке.

– Папаня, там к нам какая-то декабристка пожаловала! С горничной. Обе красавицы. Горячего требуют. Я уж сам обслужу по высшему разряду, лады?

– Какая еще декабристка?! – сдвинув брови, переспросил Самсон. – Все тебе, бестолочи, невесть что мерещится. Небось финтифлюшка проезжая из Тюмени в Тобольск либо уж в Омск, к военным…

– Вот тебе истинный крест, папаня! – Парень размашисто перекрестился. – Девица – столбовая дворянка, не меньше. А то и княжна в инкогните. Я сразу спознал, ей-богу.

– Не божись всуе, бестолочь! Сколько раз тебе говорить! – раздраженно проворчал Самсон. – И где это ты княжон навидался, чтобы сразу спознать, а?

Впрочем, видно было, что уверенность сына все-таки слегка поколебала давно сложившееся мнение Самсона о качестве и ранге проезжающих через Егорьевск постояльцев. Огромная туша трактирщика взволнованно заколыхалась за стойкой.

– Так, коли оно действительно, ты ж туда Хаймешку пошли. Девицам-то с девицей легче договориться. Чего им там подать-то, кроме горячего…

– А может, они, папаня, инородцев стесняются?

– Ага! – Самсон обвиняюще наставил на сына толстый палец. – Инородцев они, значит, мало-мало стесняются, а тебя, бестолочь двухсаженную, значит, ни капельки не стесняются? А?! Смотри у меня, Илья, не дури! Где мать твоя?!

– Да ладно, ладно, папаня, чего ты! – Илья примирительно поднял широкие ладони. – Я ж так, куражу ради. Маманя отдыхает, нездоровится ей с обеда. Пускай. Да нешто ты меня не знаешь? Обслужу в полной плепорции и Хаймешке хвост накручу. Все ладно будет…

– Ну гляди. – Самсон развернулся на высоком, жалобно скрипнувшем табурете и тяжело вздохнул, как, бывает, вздыхают в ночной хлевной темноте большие коровы.

Немногочисленные посетители трактира, по виду крестьяне или рабочие с приисков, отставив мутные стаканы, с интересом прислушивались к разговору отца с сыном. Видно было, что развлечений в их жизни крайне мало и они, как и молодой трактирщик, рады подвернувшейся новости о приезде таинственной девицы, которой никто из них даже не видал. И что ж с того? Поговорить-то (а после и другим рассказать) можно и так. А полуштоф с водкой добавит нужные краски и подробности.

На следующий день простоволосая Софи сидела на гостиничной кровати, чистой и по-домашнему пышной, с двумя пуховыми подушками и маленькой, шитой лебедями думочкой. Дело было вскоре после позднего завтрака, поданного глазастым, обходительным Ильей, легко оттеснившим от пригожей барышни калмычку Хайме, которую все кликали Хаймешкой. Софи, впрочем, против замены не возражала. Широкое, морщинистое, как кора дерева, лицо Хаймешки ни в какое сравнение не шло с пригожей, румяной, радостно улыбающейся физиономией молодого трактирщика.

Вера докладывала Софи, что удалось узнать за утро. Новости оказались неутешительными. Почта в Егорьевске имелась, но никаких писем для Веры Михайловой из Петербурга никто не оставлял. Да и самого Никанора и его хозяина в Егорьевске не видали. Похоже, они даже и не заезжали в этот полувымерзший, зазимовавший на гиперборейский манер городок.

Илья, в свою очередь опрошенный Софи, подтвердил, что описанный господин с могутным бородатым слугой в их заведении ни на исходе лета, ни осенью не останавливался.