Имей Холли склонность к спиртному, она бы всерьез задумалась о том, что и ее может ожидать похожий финал. Но если от первой рюмки она чувствовала приятную легкость, после второй начинало шуметь в голове, то третья укладывала ее спать.

Проклятая жизнь, до чего я ее ненавижу, думала она.

— Ты жалкая тварь. — произнесла она вслух, обращаясь сама к себе.

— Ну и пусть. К черту! Все так беспросветно.

— Меня тошнит от твоих истерик, — сказала Холли тихо, с отвращением.

— Это вы мне? — спросил Томми Вике, подметавший пол в нескольких шагах от ее стола.

— Нет, Томми, так… сама с собой разговариваю — Придумаете тоже! Вид у вас неважнецкий. О чем печалитесь?

— О жизни.

Томми выпрямился и оперся о щетку, скрестив длинные ноги На его широком веснушчатом лице появилась добрая сочувственная улыбка.

— Что-то не ладится?

Холли посмотрела на его оттопыренные уши, копну волос морковного цвета, достала из пакета несколько конфет и бросила в рот. Откинулась на спинку кресла.

— Когда я закончила университет в Миссури и получила диплом журналиста, мне хотелось перевернуть весь мир, писать сногсшибательные статьи, получать Пулитцеровские премии — и что вышло?! Знаете, чем я занималась сегодня вечером?

— Понятия не имею, но готов поклясться, вам это было не по душе.

— Торчала на ежегодном банкете портлендской Ассоциации лесопромышленников, брала интервью у изготовителей пульмановских вагонов, торговцев трехслойной фанерой и облицовкой из красного дерева. Они присуждали премию «Призовое бревно» — так они его называли. Мне пришлось брать интервью у победителя — «Лесопромышленник года». Потом летела сюда, чтобы успеть дать статью в номер. Горячий материал, только успевай поворачиваться, не то ловкачи из «Нью-Йорк тайме» оставят тебя с носом.

— Я думал, вы пишите об искусстве и досуге.

— Надоело до чертиков. Знаете, Томми, один-единственный графоман может внушить вам такое отвращение к поэзии, что пройдет лет десять, прежде чем вы снова начнете читать стихи.

Холли бросила в рот еще несколько конфеток. Обычно она избегала сладостей — не хотела растолстеть, помня о печальном примере собственной матери; но сейчас глотала конфеты одну за другой. Все равно настроение хуже некуда.

— Если верить кино и телевидению, журналистика — блеск, романтика, слава. Какая ложь!

— У меня ведь тоже жизнь не удалась. — Томми почесал за ухом. — Думаете, я мечтал подметать полы?

— Наверное, нет, — ответила она, готовая расплакаться от жалости к нему — судьба Томми была еще печальнее.

— Куда там! Я еще мальцом был, а уже мечтал ездить на большом грузовике, из тех, что возят мусор. Как представлю, что сижу в кабине, жму на кнопки, включаю гидравлику… — Его голос стал мечтательным. — Гляжу на мир сверху, и вся эта силища в моих руках. Я это все во сне видел, но врачи зарубили вчистую. Говорят, почки не в порядке. Так, ничего серьезного, но водителем мне не бывать.

Он оперся о щетку, глядя вдаль и чуть заметно улыбаясь своим мыслям — наверное, представлял себя в королевской кабине мусороуборочной машины.

Холли уставилась на него, не веря своим ушам. Широкое лицо Томми больше не казалось ей добрым и приятным. Как она сразу не разглядела! Это было глупое лицо.

Ей хотелось крикнуть: «Идиот! Я мечтала завоевать Пулитцеровскую премию, а пишу всякую дребедень о проклятых „Призовых бревнах“! Это трагедия! Ты подметаешь мусор щеткой, вместо того чтобы жать на кнопки мусорной машины.