— Мы выполняли вашу волю, мой повелитель. — В глазах отца мелькнуло страдание — и пропало.

«Женевьева, беги!»

Я бросилась бежать — в дубовые двери, в ночную тьму, оскальзываясь на влажной земле, путаясь в тяжелом парчовом платье, хрипя, задыхаясь, — мышцы сводило от страха, но я понимала, что надо спасаться, понимала, что от теней мне не уйти…

Он поймал меня, обхватил сзади, все кругом заслонили боль и кошмар — меня прижали к земле, крепко держа за волосы, преследователь навалился сверху, придавил меня всем своим весом — казалось, он гораздо больше меня, — в шею впились острые клыки, как я ни молила о пощаде, как жалобно ни кричала…

…а потом он поцеловал меня в губы — и его поцелуй был холоден, как смерть.

Со всех сторон напирала багровая тьма, назойливые руки хватали меня, щипали, тормошили, терзали. Воздух наполнился густым пряным ароматом, медная сладость заливала рот, в дальней дали маячила, словно северное сияние, золотистая дымка. Однажды я уже побывала здесь — как и в тот раз, я была опутана черной шелковой бечевой, которая обвивала меня, проходила сквозь меня, привязывала меня к багровой черноте, не давала настырным рукам растерзать меня, превратить в рой танцующих бабочек и рассеять его в золотой дымке.

«Женевьева!»

Голос Малика доносился и сверху, и снизу, еле различимый, от него кружилась голова, а черная бечева тянула меня в разные стороны, будто решила разорвать пополам.

— Поздно, вампир, время упущено. — Во втором голосе, низком, с картавинкой, слышалась тревога. — Ее душе давно вышел срок вернуться в тело.

— Кельпи, я по-прежнему ощущаю связь с ней, хотя сейчас мне труднее дозваться ее, чем в первый раз, когда душу отделили от тела.

«Женевьева!»

На этот раз призыв донесся снизу, громче, настойчивее. Я поплыла вниз, к нему навстречу.

«Женевьева!»

В вышине отдалось эхо, и я замерла.

— Надо было оставить чары как есть, чтобы души вернулись в тела на рассвете, как полагается, а не пытаться силой привести их в действие до поры!

— Тогда тело Женевьевы оказалось бы во власти колдуньи. — Было слышно, что говорящий еле сдерживает раздражение. — Нельзя так рисковать.

— Ах, несомненно, но вдруг ты создал узы с ней очень давно, вдруг они успели разорваться? — Слова звучали резко, сипло. — Тогда ее душа заблудится, потеряется, чего доброго, даже угаснет!

«Женевьева!»

Боль скользнула по бечеве, словно ломкий лед, бечева лопнула — и я полетела назад.

Я пришла в себя — и обнаружила, что кругом никого нет, а я лежу голая в луже подсохшей крови и в горле першит от запаха кислых груш. Как и в первый раз, в высокие стрельчатые окна лились лучи полуденного солнца, нарезали на каменном полу полосы света и тени. Преодолевая боль во всем теле, я поднялась на четвереньки, потом встала, выпрямившись во весь рост. Разорванное свадебное платье из золотой парчи громоздилось неряшливой грудой у тяжелых дубовых дверей, рядом валялась иссиня-белая косица, а когда я поглядела на то место, где расчленили Салли, в глаза мне ударило ослепительное солнце. Я подошла туда, где со вчерашнего вечера лежал меч, и уставилась на него, сжимая и разжимая кулаки.

На этот раз я уже не маленькая.

На этот раз я никуда не побегу.

На этот раз я с ним поквитаюсь.

Тут меня взяли за руку ледяные пальцы, я медленно обернулась — и взглянула в темные настороженные глаза Козетты, девочки-призрака.

— Женевьева, это больше не твое время, — мягко проговорила она. — Нельзя здесь оставаться, это опасно. — Девочка потянула меня за руку, вид у нее был испуганный.