Он потянул меня за волосы, заставил поднять подбородок, обнажив горло. Сердце у меня заколотилось еще чаще, кровь забурлила под кожей. Я смотрела ему в глаза. Пламя в зрачках потухло, они стали непроницаемые, как обсидиан, белки окрасились тонкой багровой пленкой. Это же жажда крови! Проклятье! Он же сейчас сорвется!
Сердце так и бухало от страха, и я, не в силах унять дрожь, уперлась ладонью Малику в грудь, я хотела оттолкнуть его, заранее зная, что ничего не выйдет, потому что чертов «Дубль-В» в крови приказывал мне дать этому кровососу все, чего он захочет. Малик наклонил голову, но не впился мне в горло, а властно прижался губами к моим. Рот у меня открылся под его натиском сам собой, я ощутила укол — клыки Малика пронзили мне нижнюю губу. Он втянул мою губу себе в рот, присосался так, что мне стало больно, и когда я почувствовала медовый привкус собственной крови, то не сдержала панического писка. Малик свободной рукой придавил мне горло, задушив крик.
Я задрожала всем телом — и тут боль от укуса утихла из-за вампирской месмы, страх превратился в страсть и жар, соски напряглись саднящими остриями, жаркое желание билось между ног. Руки Малика спустились вниз по моей спине, схватили меня, прижали к себе — его тело было тверже твердого. Колени у меня подкосились, я вцепилась ему в плечи, скользнула языком между клыков — да, я хотела того, что он мне предлагал.
— Женевьева…
Голос его прозвучал у меня в сознании сипло, словно бы отстраненно.
И тут Малик исчез…
…А я осталась стоять, трепеща, и где-то в груди застряла ледяная заноза печали.
Я потерла этот холодный островок — страх, обида и желание накручивали во мне спирали: вот он, настоящий водоворот противоречивых чувств. Малик стоял в нескольких футах поодаль и глядел на меня оценивающе. Нашего кровавого поцелуя — или как там это называется — как будто и не бывало. Я потрогала нижнюю губу. Она распухла и болела, а когда я отняла руку, кончик пальца оказался в яркой кровавой шапочке. Тут все противоречивые чувства как ветром сдуло, и осталось только одно: злость на Малика за то, что он использовал меня, словно кровную рабыню, и заодно и на себя — за то, что я ему разрешила. Я ткнула в его сторону окровавленным пальцем:
— Что за кашу ты тут заварил?!
Он подробно оглядел меня с ног до головы — как будто его это не касалось.
— Ты любишь заимствовать чужие тела, Женевьева. Мне было необходимо удостовериться, что под этим новым обличьем скрываешься ты и только ты.
— Ах вот оно что. Ты хочешь сказать, будто во всей этой истерике виновата только я? Подумай хорошенько, может статься, ты не так уж и прав, — ровным голосом проговорила я, стараясь унять жаркое биение сердца. — Мне прекрасно известно, что ты опознаешь меня где угодно только по запаху, поэтому мое Очарование — не предлог для укуса по-быстрому.
— Твой аромат так силен, что заглушает все чужие, поэтому я не способен различить в нем посторонние ноты. — Он грациозно повел одним плечом. — Однако — да, ты права, я голоден. Тебе не следовало уходить.
Мне не следовало уходить! Видали? Вот зараза! Мы даже переговоров не начали, а он уже ведет себя, как будто считает, что я так и побегу к нему, точно наркоманка последнего разбора! Не дождется — и плевать, что он такой красавчик! Я перевела дух, заставив себя не обращать внимания на адреналин, который густо переплетал мои чувства страхом и злостью.
— Малик, я не твое имущество, — твердо заявила я: надо, чтобы мы оба это как следует поняли. — Поэтому не рассчитывай, что я каждый вечер буду прыгать возле твоей постели, дожидаясь, когда ты проснешься, — не бывать такому.
На миг в его глазах мелькнул холодок, и по спине у меня пробежали мурашки, но потом я решила, что это у меня фантазия расшалилась, поскольку Малик сказал:
— Нам нужно заняться вопросами твоего алиби и обратиться в полицию. |