Они просидели рядом до половины двенадцатого, смотря передачи, которые им обоим совершенно не нравились.

Эйдан уже лежал в постели, когда Нел в час ночи вернулась домой. Свет был выключен, но Эйдан не спал. Он слышал, как к дверям дома подкатило такси; жене всегда оплачивали такси, когда она работала допоздна.

Она тихо вошла в комнату, и он почувствовал запах зубной пасты и шампуня, потому что она уже успела принять душ. Она включила настольную лампу на своем прикроватном столике, как делала всегда, чтобы почитать перед сном. Она никогда не обсуждала с ним книги, которые читала, да в последнее время он и не интересовался. Они вообще мало разговаривали.

Даже сегодня, когда ему так хотелось обнять ее, уткнуться в ее мягкую кожу и рассказать о Тони, который может стать директором школы, потому что он более пронырливый, не мог решиться излить ей свою душу. Эйдану хотелось сказать, что он переживает из-за того, что Нел приходится ходить в свой ресторан и наблюдать там за богатыми людьми, жующими и пьющими. Но он лежал и слушал, как вдалеке бьют городские часы.

В два часа Нел отложила книгу и приготовилась спать, лежа на своей стороне так далеко от него, как будто спала в соседней комнате. Когда часы на городской башне пробили четыре утра, Эйдан понял, что Гранье осталось спать три часа, до того как она встанет на работу.

Но он ничего не мог ни сказать, ни сделать. Было совершенно понятно, что девочки жили своей собственной жизнью, и он не мог учинять им допрос. Ему были неприятны эти мысли, но их семью уже нельзя было назвать полноценной. Они возвращались домой, когда хотели, а если не возвращались, то звонили в восемь часов утра во время завтрака — сказать, что с ними все в порядке и что они ночевали у подружки. Но Нел поощряла такое поведение, предпочитая, чтобы девочки остались у кого-то из своих подруг, чем в подвыпившем состоянии возвращались домой или, не поймав такси, под утро шли пешком.

Эйдан почувствовал облегчение, когда услышал щелчок дверного замка и быстрые шажки по ступенькам. В ее возрасте Гранье вполне хватало и трех часов, чтобы выспаться.

В его голове роились глупые планы. Он мог уйти из школы в знак протеста. Несомненно, он бы без труда устроился в частный колледж, например, где всегда требовались учителя. Эйдан как преподаватель латыни всегда будет востребован. Он мог бы занять должность завуча, предоставив список своих заслуг, ведь он перерабатывал много часов, повышал свою квалификацию и проводил с ребятами факультативные занятия.

По сравнению с Тони О’Брайеном он был просто образцовым учителем. Взять хотя бы тот факт насилия над бывшим учеником. Тони не имел права так поступать, и это должно было стать сигналом для тех, кто выдвигал его на пост директора школы. А может, стоит написать анонимное письмо священнику и монахине, входящим в состав школьного менеджмента, и открыто рассказать о моральном облике Тони? Возможно, кто-нибудь из родителей соберет инициативную группу? Ведь существовало множество различных вариантов. Или вот еще, он мог принять точку зрения мистера Уолша и вообще отстраниться от школы, заняться, наконец, ремонтом столовой, побыть какое-то время дома. Голова гудела, как будто ее сжали тисками, — последствия бессонной ночи.

Эйдан брился очень осторожно, он не должен появляться в школе с порезами на лице. Потом обвел взглядом ванную комнату, будто раньше никогда не видел ее. Все стены были завешаны репродукциями, привезенными из Венеции. Когда дети были маленькими, они хотели, чтобы у них была не ванная комната, а венецианская.

Он дотронулся до иллюстраций и подумал, попадет ли снова туда когда-нибудь. Он побывал там дважды — первый раз в юности, а потом они с Нел проводили медовый месяц в Италии, и он показывал молодой жене Венецию, Рим, Флоренцию, Сиену.