Правда, первый свой роман – фантастический – я начал писать лет, наверное, в девять, сразу же после того, как прочел книгу Григория Адамова «Победители недр». Написал, помнится, странички четыре в обычной школьной тетрадке. В один присест. На этом начался и почти закончился первый этап моей литературной карьеры.

«Почти» – потому, что один законченный короткий рассказ я вскоре всё-таки написал, на сей раз подражая уже не Гр. Адамову, но Александру Грину. Написал, как сейчас помню, в блокноте. Мои приятели-сверстники серьёзно обсудили рассказ и сделали замечания. То была первая встреча с критикой. На замечания я не обиделся, как не обижаюсь на них и сейчас. Правда, тогда мне ещё не было известно изречение великого остроумца: «Критик – это человек, который объясняет мне, как бы он написал мой роман, если бы умел писать романы».

Романы у критиков – и не только у Белинского – получаются, как правило, скверными…

После этого я по-прежнему охотно читал всё подряд, что было в нашей семейной библиотеке (вовсе не плохой: возможность приобретения книг у родителей, как и доступ ко многому другому, определялся их служебным положением), в том числе фантастику (то немногое, что тогда у нас издавалось): Жюля Верна, Беляевых – Александра и Владимира, уже названного выше Адамова; но о том, чтобы постараться сотворить что-то в том жанре, больше не думал.

Дальше всё шло по шаблону. Я, как и полагается, начал писать стихи. Хотя можно сказать, что продолжил. Первые свои две строки, которые можно условно считать стихотворными, были написаны первого (хотя, наверное, всё-таки второго) декабря 1934 года и звучали так: «Жил в ленинградской земле вождь Ленинграда Киров…». Замах был явно на поэму, однако пятилетний автор с задачей не справился, и никакого продолжения не последовало.

Услышав об убийстве Кирова, мать сказала отцу: «Митя, какая голова упала…» Отец ответил невесело: «Аринушка, а сколько голов теперь полетит!» Зная Сталина, он уже тогда не сомневался в дальнейшем развитии событий.

После ареста родителей дети – мы с братом – продолжали жить в той же самой квартире; мать, вероятно, считалась врагом народа не столь крупным, чтобы и детей упрятать в специальный детдом, отец же был арестован несколько позже, не в Москве, а в Краснодаре, где тогда руководил стройкой завода ЗИП. Так что он лишился только краснодарского жилья: чёткости в работе ежовской гвардии и тогда не хватало. А возможно, сыграло роль и то, что мне тогда было девять лет, брату – шесть, и с нами вместе жили дед и бабушка, ни к какой политике никогда не имевшие отношения. У нас только отобрали одну комнату (из трёх), куда поселили какую-то машинистку из НКВД с сестрой. В Краснодаре же сыновья арестованного начальника строительства никого не интересовали, поскольку нас там и не было. И в школе мы продолжали учиться нормально – в 283-й, в Безбожном (тогда) переулке. И доучились до самой войны.

Военные годы почти все прошли в эвакуации. Сначала школа вывезла нас, в числе прочих, в Тумский район Рязанской области: оказались мы в селе Константинове, на родине Есенина, которого там хорошо помнили – после его смерти прошло всего одиннадцать лет. Отец, уже выпущенный, строил в то время завод в Муроме и к концу лета перевёз нас к себе. Вскоре его послали в Новосибирск, о чём уже говорилось. И вот там произошла новая моя встреча с фантастикой; при этом не только с литературной.

Мы оказались в Новосибирске в самом начале 1942 года. Я сразу побежал устраивать в школу – в 50-ю – нас обоих. Устроил: себя – в пятый класс, брата – во второй.

Город был переполнен эвакуированными. В нашем классе было больше пятидесяти учеников – это при том, что школа работала в три смены, и наша – третья – кончала уроки где-то за полночь.