Яков Шехтер. Хождение в Кадис
«История – наставница жизни». Цицерон
«Я, Геродот из Галикарнаса, собрал и записал эти сведения, чтобы прошедшие события с течением времени не пришли в забвение и великие и удивления достойные деяния… не остались в безвестности, в особенности же то, почему они вели друг с другом войны». Геродот
«Назначение истории в том, чтобы не потерять интереса к тем, кто жил до нас, кто страдал, радовался, воевал, побеждал, грешил, предавал и спасал под страхом смерти; кто умирал за любовь, за веру, за светлое будущее, наконец. И еще важно понять, «почему они вели войны друг с другом» и до сих пор остановиться не могут». Роза Ляст
Часть I. Ересиархи новгородские
Тускло звякнули кандалы. Афанасий проснулся. В нос шибануло зловонием: еще бы, которые сутки ходит под себя. Руки и ноги скованы, шею держит железный ошейник с короткой цепью, прикрепленной к кольцу в стене. Обложили, будто медведя, почти невозможно шевелиться. Вокруг тьма египетская, только светится серая полоска окна под потолком узилища. Значит, уже утро. Или вечер. Он потерял счет времени. – Афанасий, слышишь пение? Брат Федул из Юрьева монастыря. Тихий, невзрачный. Его то за что сюда? Неужто и он мочился на иконы? Перед глазами предстала картинка. Яркая, точно вчера виденная. Отец Григорий, высокий, дородный, с розовыми тугими щеками, густо обросший начинающей седеть бородой, ведет его, гостя, в отхожее место, первым поднимает испещренную жирными пятнами рясу, долго и с шумом выпускает струю, бесстыдно сопровождая громкими ветрами. Афанасий, морщась, занимает его место над зловонной дырой, но не успевает начать, увидев, как в глубине ямы светится золотом лик. – Они, они, – басит отец Григорий. – Не ошибся. Пораженный Афанасий отшатывается от ямы. – Что, не можешь? – усмехается отец Григорий. – Святые иконы, – шепчет Афанасий. – Святые иконы… Больше он не в состоянии ничего вымолвить. – Да где тут святость? – гремит отец Григорий. – Идольское порождение, погань языческая! Отцы наши Перуну кланялись, а мы другого истукана отыскали. Только теперь шабаш, хватит. Пора православную веру возрождать, очищать от ереси. Тут нельзя церемониться: или они нас в яму, или мы их. – Афанасий, Афанасий, – снова позвал брат Федул. – Неужто не слышишь? – Нет. – А я слышу. Чудный хор, ангельские голоса. Как чисто поют, сладко выводят. Ничего в жизни красивее не слышал! – Да ты спишь, поди, брат Федул. Во сне и видишь некошное. – Не е ет, не сплю. Знаешь, что сие означает, Афанасий? – Блазнится тебе всякое, с перепугу или от слабости. – Не е ет, это ангелы за мной пришли. Видно, пробил мой час. – Не гневи Бога, брат Федул. – Да разве так его прогневишь? Хочу рассказать тебе что то. Послушай… Его голос заглушило скрежетание ключа. Дверь с пронзительным скрипом отворилась. Рыжий свет факела показался Афанасию ярче солнца. Он зажмурился. – А ну, поднимайтесь, – раздался голос надсмотрщика. Того самого, что каждый день приносил узникам по куску хлеба и крынке тухлой воды. – Этого первым, – надсмотрщик пнул Афанасия сапогом в бок. – Ошейник разомкни, а руки ноги не трогай. Так добредет. Вставай, вставай, лихоимец! Афанасий прищурился и сел. Кто то грубо повернул его голову, задрав вверх и вбок, щелкнул замок, и шее сразу стало легче. Афанасий повертел головой и поднялся на ноги. Глаза привыкли к свету. Факел осветил каменное узилище с зелеными от сырости стенами, охапку слежавшейся вонючей соломы, на которой он провел несколько дней, коричневую рясу брата Федула, скрючившегося у противоположной стены. |
