| Но как же тогда я мог начать операцию и благополучно довести ее до критической минуты, не вызывая ни в ком сомнений? Значит, во сне так можно. Тогда откуда же этот страх, почти ужас перед случившимся? Ведь и Олег, и операция, и Кленов, и я сам — все это только призрачный мир сна, и я это знаю. «А вдруг нет?» — сказал Заргарьян. А вдруг нет? Зазвонил телефон на столе, я отвернулся. Телефон продолжал звонить. Наконец мне это надоело. — Сережка, это ты? — спросили в трубке. — Ну как? — Кто говорит? — рявкнул я. — Не кричи. Уже меня не узнаешь. — Не узнаю. Кто это? — Ну, я, я! Галя. Кто же еще. «Галя волнуется, это вполне естественно, — подумал я. — Но почему по телефону? Уж кому‑кому, а ей следовало бы дожидаться в приемной. Приехал же Кленов». — Ты что молчишь? — удивилась она. — Неужели неудача? — Видишь ли… — замялся я. — Не могу сказать тебе ничего определенного. Мне стало плохо во время операции. Продолжает ее ассистент… — Асафьев? «Опять этот Асафьев. А я знаю, он или не он? И не все ли равно кто, если это только сон?» И я сказал: — Наверное. Я не разглядел. Они все в марлевых масках. — Ты же не доверяешь Асафьеву. Еще утром сказал, что он хирург для амбулатории. — Когда сказал? — Когда завтракали. Еще за тобой машина не пришла. Я знал точно, что утром мы с Галей не завтракали. Я был дома. И никакой машины у меня вообще нет. Но зачем спорить, если все это сон. — А с тобой что? — продолжала она. — Что значит «плохо»? — Слабость. Головокружение. Утрата памяти. — А сейчас? — Что — сейчас? Ты об Олеге? — Да не об Олеге — о тебе! Я даже подивился: откуда у Галки такая черствость? Олег на операционном столе, а она спрашивает, что со мной? — Полная атрофия памяти, — сказал я сердито. — Все забыл. Где был утром и где я сейчас, кто ты, кто я и почему я хирург, если один вид скальпеля приводит меня в содрогание. В трубке замолчали. — Ты слушаешь? — спросил я. — Я сейчас же еду в больницу, — сказала Галя и положила трубку. Пусть едет. Не все ли равно когда, куда и зачем? Сны всегда алогичны, только я почему‑то наделен способностью рассуждать логически даже во сне. Решимость бежать, созревавшая еще с той минуты, когда я покинул операционную, окончательно во мне укрепилась. «Оставлю какую‑нибудь записку для приличия и уйду», — подумал я. На верхнем листке из блокнота, лежавшего на столе поверх каких‑то бумаг, я прочел типографский текст: «Доктор медицинских наук, профессор ГРОМОВ Сергей Николаевич». И тут я вспомнил свой листок из блокнота, на котором мой предположительный Гайд начертал таинственную, но указующую надпись. Она оказалась ключом к разгадке. Правда, до самой разгадки я еще не добрался, но ключ уже был в замке. «А вдруг нет?» — ответил мне Заргарьян на мой вопрос, сон ли это. А вдруг я по отношению к доктору медицинских наук, профессору Громову Сергею Николаевичу точно такой же невидимый агрессор, как и мой вчерашний Гайд по отношению ко мне? И не следует ли мне по его примеру оставить такую же указующую запись? И я тут же написал в блокноте профессора: «Мы с вами двойники, хотя и живем в разных мирах, а может быть, и в разном времени. К несчастью, наша „встреча“ произошла во время операции. Я не смог ее закончить: в моем мире у меня другая профессия.                                                                     |