Они обошли избу-станцию и очутились на небольшой вытоптанной площадочке, где стоял старенький зеленый «Запорожец». Прадедушка открыл багажник, в два счета запихал в него сумки, распахнул дверцу, отодвинул сиденье и сказал:
— Прошу!
Агата и Вовка влезли на заднее сиденье, прадедушка захлопнул дверцу и уселся на водительское место. Когда он повернул ключ в щитке зажигания, стартер включился с каким-то кхеканьем и скрипом. Маленькая машина задребезжала, оглушительно стрельнула выхлопной трубой, мотор сердито зарычал, словно недовольный тем, что его разбудили. Пожилой шофер развернулся и покатил вперед по ухабистой и извилистой дорожке, уводящей куда-то в глубь леса.
— Ну, вот и едем! — оскалил свои четыре зуба прадедушка, а потом не то закашлялся, не то рассмеялся: — Хе-хе-хе-хе!
Ничего страшного в этом смехе не прослушивалось. Нормальный такой, стариковский смешок. Но именно в тот момент, когда прадедушка засмеялся, на Вовку откуда ни возьмись накатила ледяная волна непонятного, таинственного страха. Таинственным этот страх был прежде всего потому, что никаких серьезных причин чего-то бояться у Вовки не было.
Вроде бы все получилось нормально: и ночевать на станции не пришлось, и прадедушка на машине встретил. Однако, как ни странно, никакого облегчения на душе Вовка не почувствовал. Напротив, чем дальше машина отъезжала от станции, тем больше его охватывало предчувствие чего-то жуткого…
Глава II
ДОРОГА
Прадедушка ехал не торопясь и молча. Агата и Вовка тоже помалкивали: Агата — потому что не знала, о чем можно с таким дремучим стариком разговаривать, а Вовка — потому что никак не мог преодолеть свой нарастающий страх. Хотя ничего такого страшного в этом самом прадедушке не было. Кроме зубов, пожалуй. Уж очень они походили на вампирские. Вовка такие в каком-то фильме видел. Правда, в том же фильме объясняли, что вампиры тени не отбрасывают, в зеркале не отражаются, боятся света и запаха чеснока. А прадедушка и тень отбрасывал, и отражался в зеркале заднего вида. Да и света, похоже, не боялся — правда, стояла белая ночь, точнее, что-то вроде сумерек. Во всяком случае, чтобы нормально ехать по лесной дороге, надо было фары включить. Прадедушка их включил, и ничего с ним не сталось. Наконец, от старика заметно несло чесноком. Вовка вампиром, понятно, не был, но этот запах ему тоже не казался приятным.
Для того чтоб как-то успокоиться, Вовка стал вспоминать, что им мама рассказывала про своего дедушку.
Звали его точно так же, как деда небезызвестного Ваньки Жукова — Константин Макарович, фамилия — Дурнев. Бабушка Нина, говорят, была очень рада, когда вышла замуж и сменила эту фамилию на Прохорову, а вот мама, когда из Прохоровой стала Куковкиной, немножко огорчилась. Агате тоже эта фамилия не нравилась, но у нее было утешение, что когда она замуж выйдет, то сменит ее на какую-нибудь приличную. А вот Вовке, как видно, придется с этой фамилией до старости жить. Его еще в садике дразнили «Куковка-Морковка». И сейчас, в школе, тоже Куковкой называют, будто он девчонка. Но уж лучше все-таки быть Вовкой-Куковкой, чем Дурнем.
С фамилией Константину Макаровичу, конечно, не повезло, но зато сильно повезло на войне. Бабушка говорила, что его там сто раз могли убить, но не убили. И то, что он после войны так долго прожил, тоже было большим везением. Потому что никто из трех его братьев до нынешнего года не дожил. Два на войне погибли, а один после войны умер. И прабабушек у Вовки с Агатой тоже других не осталось, только жена Константина Макаровича, Анна Михайловна, которую мама называла бабушкой Нюшей.
Насчет того, что прадедушка делал до и после войны, мама говорила коротко: работал в колхозе. Что такое колхоз, Вовка представление имел — папа рассказывал, а вот чем там Константин Макарович занимался, наверно, даже мама толком не знала, потому что приезжала в гости к дедушке и бабушке очень давно. |