– Легко, – пообещал Федор, который уже знал, что Леха себе на уме и малость скуповат. За спрос патронов не берут, как говорится, а с Лехой лучше было не портить отношения. Федор вспомнил, что про Леху рассказывали – он вроде дружбу водил с Кошкой, пока не приключилась эта жуткая история, и та не ушла с Китай-города.

«Интересно, – подумал он, – как же те бандиты, что с ней такое сотворили, не побоялись Леху?» А может, это, наоборот, и проделано было для того, чтобы поставить его на место, показать, что они его вовсе не боятся. Но их уже не спросишь – мертвые ничего не скажут. И разделался с ними, кажется, не Леха, хотя слухи разные ходили. Федору стало жутковато. В последнее время у Лехи такой странный вид – словно он и не здесь вовсе, смотрит на тебя в упор, а видит что-то свое.

А Леха, прищурившись, спросил:

– Чего за хмырь возле тебя вчера крутился?

– Да так, пришлый один. Просил кое-чего, – буркнул нехотя Федор. Ему не нравилось такое внимание к его делам.

– Смотри. Не по душе он мне. Взгляд у него какой-то нехороший. Мутный тип, – изрек Леха.

Федор выругался про себя. С одной стороны, Леху все знали – он зря не скажет, было мнение, что людей он насквозь видит. С другой – какое ему дело? Федор этого клиента, может, первый и последний раз видит. Сведет с нужным человеком, получит свою мзду – и привет!

И Федор не удержался вдруг, мстительно сказал, как бы между прочим:

– Говорят, Кошка опять где-то поблизости бродит.

Сказал и тут же осекся, жалея, коря себя за болтливый язык. Леха тяжело уставился на Федора.

– И что? – спросил он.

– Да нет я так просто. Разное люди болтают, – смутился тот. И отвернулся было, готовый отойти, но тут услышал Лехин голос. Странный голос, словно тот еле ворочал языком, и каждое слово давалось ему с трудом:

– Она вернется. Помяни мое слово, она еще вернется сюда. Это еще не конец. Не надо было ее трогать.

Федор глянул на него, и мороз пробежал у него по коже. Леха выглядел как покойник: лицо бледное, глаза ввалились, нос заострился. Федор моргнул, и наваждение прошло. Однако ему захотелось поскорее уйти, тем более уже пора было собираться. Он вернулся в палатку, надеясь, что Вера у себя в магазине – торгует. Ничего подобного. Конечно, она стерегла его. Сейчас опять будет ныть, упрашивать остаться.

Но Вера держалась молодцом – помогла ему собраться, сунула с собой еды, словно он уходил на неделю, а не на пару дней. И лишь напоследок кинулась на шею:

– Береги себя, Феденька!

– Ну ладно, ладно, – забормотал он, пытаясь отцепить ее руки.

Лицо ее вдруг стало совсем белым, Вера прижала руку к груди, начала задыхаться.

«Опять эти ее штучки, – с досадой подумал он – а я-то уже надеялся, что обошлось».

Он терпеть не мог бабских истерик. Сейчас скажет, что умирает, и он, если не останется с ней, будет сам себе казаться сволочью последней. А у Верки уже сколько раз так бывало – то побледнеет и задыхаться начинает, то через несколько минут опять бодрая. Ее бы врачу толковому показать, только где ж тут такого найти? Его подруга, с ее-то заработками, могла и в Полис пойти, и в госпиталь на Таганку, но все откладывала, скуповата была. Говорила: «На кого ж я товар оставлю?» Никому по большому счету не доверяла – ни ему, ни Кабану, бывшему сожителю. Ценила того за преданность, но в его умственных способностях, видно, сомневалась.