С первых заработков он снял комнату поближе к центру, с окном, выходящим на сырой больничный скверик, где умирали от гнили деревья, и позволил себе немного пошиковать. Приобрел немаркое твидовое пальто в крупную клетку, почти новую табуретку и медный рукомойник с зеркальцем. Соседом Иенса по лестничной площадке оказался сеньор Гарсиа де Вильегас из артистического братства «Вавилонский огурец». Частые и шумные гости сеньора все как на подбор состояли в том же братстве. От других городских художников и пиитов они почти ничем не отличались, разве что в качестве опознавательного знака носили галстуки-банты из зеленой ткани и такого же цвета широкие мягкие пояса. Вдобавок общались братья на столь невразумительном суржике, что даже в Городе, где смешались полсотни разных наречий, их разговор звучал странновато.

Сеньора де Вильегаса из толпы коллег выделяли приятной округлости животик, великолепные зубы и трость с причудливым набалдашником в виде головы кота. Еще он имел привычку широко улыбаться, ритмично выстукивая рукоятью трости по зубам, как будто это и не улыбка была вовсе, а некое подобие кастаньет. Под ритмичный зубовный перестук все собеседники сеньора через несколько минут общения начинали непроизвольно притоптывать на месте каблуками, словно готовились сорваться в безудержные сапатеадос.

В первый же день знакомства де Вильегас стрельнул у Иенса двадцатку, после чего, достигнув некоего градуса блаженства, вкратце пересказал молодому химику манифест братства.

– …А когда рухнула Вавилонская башня, – с придыханием просвещал Гарсиа нового соседа, отловив его на лестнице и крепко держа за пуговицу, – все мы остались сиротами на этой земле. Все сделались разные и оттого так одиноки. Мы перестали понимать друг друга!

Разило при этом от сеньора не то чтобы огуречной свежестью, а скорее чесноком и дешевым клошарским. В выпученных глазах блестела пьяная слеза.

– Какая башня? – честно недоумевал Иенс, не догадываясь о том, насколько легко де Вильегас впадает в раж. – Смотровая? Или та, которая в форме огурца?

– Из слоновой кости, тупой ты северянин! – брызгая слюной, кипятился сеньор Гарсиа. – Башня из высоких слов и прекрасных образов.

– Да по мне хоть из моржового хрена, – огрызался ученый. – Пуговицу отпусти.

– Ты слушаешь меня? Все мы – осколки Башни, только некоторые – буквы, ноты или цвета, а mentecatos вроде тебя – строительный мусор!

Далее Гарсиа сбился с южного диалекта на вавилонский суржик и, икая, поклялся спасти мир от идиотов «разящим языком искусства». Иенс, не дослушав, заткнул уши и сбежал в свою комнату, плотно прикрыв за собой дверь.

Послушная Герда молчала весь путь от порога до порога и бесшумно прошмыгивала мимо двери сеньора де Вильегаса в каморку Иенса. Там она обычно просиживала до темноты, болтая о всякой ерунде и городских новостях, пока свет уличного фонаря не расчерчивал на ровные клетки пол и стены. Тогда Иенс провожал Герду домой.

В один из таких тихих вечеров случилось непредвиденное – сгорела аптека старого Шауля.

По словам соседей, сначала громыхнуло откуда-то из-под земли, а затем дверь вынесло взрывной волной и из проема с гудением рванулось пламя. Пожар пробовали заливать, но огонь притухал на какое-то время лишь для того, чтобы разгореться с новой силой. Подъехали несколько пожарных подвод, нагруженных бочками с водой. В аптеке со стеклянным звоном взрывались флаконы с лекарствами. Примчавшийся через несколько минут после взрыва Иенс, размазывая по лицу слезы и сажу, пытался отыскать в зловонном дыму вход в лабораторию – однако угол, где находился люк, уже завалило горящими балками. Из библиотеки кое-как удалось вытащить несколько драгоценных фолиантов.