- Да, Василий. А тебя как зовут? - сказал Ордынов, приближаясь к ней и едва устояв на ногах. Он покачнулся. Она схватила его за руки, поддержала и засмеялась.
- Меня Катериной, - сказала она, смотря ему в глаза своими, большими, ясными, голубыми глазами. Оба держали друг друга за руки.
- Ты мне хочешь что-то сказать? - проговорила она наконец.
- Не знаю, - отвечал Ордынов. У него помутилось зрение.
- Видишь какой. Полно, голубь мой, полно; не горюй, не тужи; садись сюда, к солнцу, за стол; сиди смирно, а за мной не ходи, - прибавила она, видя, что молодой человек сделал движение, как будто удерживая ее, - я сейчас сама к тебе буду; успеешь на меня наглядеться. - Через минуту она принесла чаю, поставила на стол и села напротив его.
- На, напейся, - сказала она. - Что, болит твоя голова?
- Нет, теперь не болит, - сказал он. - Не знаю, может быть, и болит... я не хочу... полно, полно !.. Я и не знаю, что со мною, - говорил он, задыхаясь и отыскав наконец ее руку, - будь здесь, не уходи от меня; дай, дай мне опять твою руку... У меня в глазах темнеет; я на тебя как на солнце смотрю, - сказал он, как будто отрывая от сердца слова свои, замирая от восторга, когда их говорил. Рыдания сдавливали ему горло.
- Бедный какой! Знать, не жил ты с человеком хорошим. Ты один-одинешенек; нет у тебя родичей?
- Нет никого; я один... ничего, пусть! теперь лучше... хорошо мне теперь! - говорил Ордынов, будто в бреду. Комната как будто ходила кругом него.
- Я сама много лет людей не видала. Ты так глядишь на меня... проговорила она после минутного молчания.
- Ну... что же?
- Как будто греют тебя мои очи! Знаешь, когда любишь кого... Я тебя с первых слов в сердце мое приняла. Заболеешь, опять буду ходить за тобой. Только ты не болей, нет. Встанешь, будем жить, как брат и сестра. Хочешь?. Ведь сестру трудно нажить, как бог родив не дал.
- Кто ты? откуда ты? - проговорил Ордынов слабым голосом.
- Я не здешняя... что тебе! Знаешь, люди рассказывают, как жили двенадцать братьев в темном лесу и как заблудилась в том лесу красная девица. Зашла она к ним и прибрала им все в доме, любовь свою на всем положила. Пришли братья и спознали, что сестрица у них день прогостила. Стали ее выкликать, она к ним вышла. Нарекли ее все сестрой, дали ей волюшку, и всем она была ровня. Знаешь ли сказку?
- Знаю, - прошептал Ордынов.
- Жить хорошо; любо ль тебе на свете жить?
- Да, да; век жить, долго жить, - отвечал Ордынов.
- Не знаю, - сказала задумчиво Катерина, - я бы и смерти хотела. Хорошо жизнь любить и добрых людей любить, да... Смотри, ты опять, как мука, побелел!
- Да, голова кругом ходит...
- Постой, я тебе мою постель принесу и подушку - другую; здесь и постелю. Заснешь, обо мне приснится; недуг отойдет. Наша старуха тоже больна...
Она еще говорила, как уже начала готовить постель, по временам с улыбкой смотря через плечо на Ордынова.
- Сколько у тебя книг! - сказала она, сдвигая сундук.
Она подошла к нему, схватила его правой рукой, подвела к постели, уложила и одела одеялом.
- Говорят, книги человека портят, - говорила она, задумчиво покачивая головою. - Ты любишь в книгах читать?
- Да, - отвечал Ордынов, не зная, спит он или нет, и крепче сжимая руку Катерины, чтоб уверить себя, что не спит.
- У хозяина моего много книг; видишь какие! он говорит, что божественные. Он мне все читает из них. Я потом тебе покажу; ты мне расскажешь после, что он мне в них все читает?
- Расскажу, - прошептал Ордынов, неотступно смотря на нее.
- Ты любишь молиться? - спросила она после минутного молчания. Знаешь что? Я все боюсь, все боюсь...
Она не договорила, казалось размышляя о чем-то. Ордынов поднес наконец ее руку к губам своим.
- Что ты мою руку целуешь? (И щеки ее слегка заалели. |