|
Они гонялись друг за другом, на головокружительной скорости описывая круги, и их стаи напоминали взметнувшуюся в танце вуаль. Бесконечные ряды виноградников под тяжестью зрелых гроздей склонились к самой земле; крестьянки, засучив рукава на мускулистых руках и прихватив большие плетеные корзины, каждый день с утра до вечера собирали виноград, а мужчины ставили полные корзины в повозки и везли в давильню. Запах винограда и забродившего вина неизбывно висел над деревней; подолы платьев у женщин покрылись синими пятнами, подошвы ног стали лиловыми; все считали, что год выдался на редкость удачный — и урожай богатый, и ягоды сочные. Когда мы с фрейлинами, катаясь верхом, проезжали через деревню, нам предлагали попробовать молодого вина; оно было легким и терпким на вкус, и от него во рту отчего-то становилось щекотно; мы морщились, а крестьяне смеялись.
Мою бабушку больше не застать было в ее любимом кресле, где она всегда сидела, строго выпрямив спину, и руководила не только своими служанками, но и всем замком, а также землями моего дядюшки. Еще в начале лета мы каждый день видели ее в этом кресле, но по мере того, как солнце стало меньше припекать, она как-то притихла и с каждым днем становилась тоже все бледнее и холоднее. Вскоре после завтрака она удалялась отдохнуть и лежала почти до вечера; лишь тогда она поднималась с постели, под руку с моим дядей выходила в большой обеденный зал и приветствовала собравшихся, которые встречали своих господина и госпожу радостными криками и грохотом клинков по столу.
Жанна, ежедневно посещавшая церковь, поминала бабушку в своих молитвах. Я же, точно ребенок, попросту смирилась с ее новым распорядком жизни; каждый полдень я навещала ее, садилась возле постели и читала ей вслух. И неизменно с нетерпением ожидала, когда она снова разоткровенничается со мною, поведает о том, какие желания, обращенные к богине Мелюзине, уплывали в виде бумажных корабликов по водам рек и ручьев, текущих в море, когда меня еще и на свете не было. Бабушка научила меня гадать по картам; вытаскивая из колоды очередную карту, она сообщала название этой карты и объясняла ее значение.
— А теперь попробуй ты, — предложила она однажды и, перетасовав колоду, вынула карту и ткнула в нее своим тонким пальцем. — Что, например, говорит тебе вот эта?
Я перевернула карту. С картинки на нас смотрела сама Смерть в черном плаще с капюшоном, скрывавшем лицо; плечи у Смерти были понуро опущены, и на одном плече она несла косу.
— Ах так! — воскликнула бабушка. — Значит, ты и ко мне наконец заглянула, подружка? Жакетта, сбегай, пожалуйста, к дяде и попроси его поскорее зайти ко мне.
Я проводила дядю к ней в спальню, и он опустился на колени возле ее постели. Бабушка благословляющим жестом коснулась его головы, затем легонько оттолкнула его от себя и произнесла строго, словно именно он виноват в том, что осенние дни становятся все холоднее:
— Нет, я просто не в силах больше выносить эту погоду. И как только вы можете жить здесь! В ваших краях почти так же холодно, как в Англии, а зимы, по-моему, длятся целую вечность. Нет, это не для меня. Я уезжаю на юг, в Прованс.
— Ты уверена? — засомневался дядя. — Мне казалось, ты в последнее время чувствуешь себя неважно. По-моему, ты всего лишь немного устала; может, тебе лучше сперва отдохнуть здесь?
Бабушка раздраженно щелкнула пальцами и высокомерным тоном заявила:
— Здесь мне слишком холодно. Можешь отдать соответствующие распоряжения охране, а я велю выстлать мой портшез мехами. Однако весной я непременно вернусь.
— Разве не удобнее тебе было бы остаться сейчас здесь, в теплом доме? — не сдавался дядя. |
