— Так расскажи мне, — она закинула ногу на его колено и провела ступней по его ноге, — как варвары занимаются любовью?

Заниматься любовью? Да откуда это знать ему, с тринадцати лет таскавшему на римских шахтах каменные глыбы? Он видел, как это делали римляне, смеясь, сопя, совершая нелепые движения, а стоявшие рядом товарищи подбадривали их, приставив нож к горлу распростертой на земле женщины. Такое ему доводилось видеть часто. То, как это делают римляне, он знал хорошо.

Лишь однажды он попытался познать женщину. Это была проститутка, жившая на шахте, ему самому было тогда лет пятнадцать. Он сделал ей больно, ненарочно, разумеется, но она в страхе убежала от него. Больше он ни разу не пытался.

К его губам приблизился благоуханный рот Лелии. Арий моментально напрягся.

«Не смей!» — приказал он себе, но его пальцы уже впились ей в плечи.

— Ты делаешь мне больно. Останутся синяки, — сказала она с улыбкой. — Тебе нравится делать это грубо?

Он поднялся так быстро, что уронил Лелию на пол. Он схватил ее за руки и рывком заставил подняться с пола.

«Сделай ей больно, — прошипел проснувшийся в его голове демон. — Так, как всегда поступают мужчины».

Он выставил Лелию за порог прежде, чем та успела запротестовать, и пинком захлопнул за ней дверь. Оставшись одни, он опустился на кровать и, привалившись спиной к стене, провел рукой по волосам. Из-за двери до него донесся поток пронзительных проклятий. Арий закрыл глаза и, опустив голову, уткнулся лицом в ладони. Он ждал, когда в теле утихнет дрожь. Ждал, когда шепот демона призовет его к такой простой и незамысловатой вещи, как убийство.

Убивать он умел. Убивать было легко.

Тея

Моя хозяйка и ее отец отбыли на следующее утро вместе с вереницей повозок, рабов и серебряных паланкинов. Я осталась одна. Я была свободна. Свободна! Июльское солнце спалило мне кожу до золотистокоричневого оттенка, уличная пыль забивала горло и легкие, душные ночи неизменно вызывали кошмарные сны, но я была свободна. Мне не нужно было неотлучно таскаться за Лепидой с веером или носовым платком, я больше не слышала колкостей, то и дело слетавших с ее злого языка. Не было и ее отца, Квинта, с его противными, липкими руками. Не нужно было выполнять нудную, утомительную работу, потому что управляющий перестал следить затем, когда мы уходим из дома и когда возвращаемся обратно, потому что сам он отправлялся на целый день в цирк смотреть гонки колесниц. Рабы-мужчины разбрелись по тавернам, служанки улизнули к своим любовникам. Короче говоря, всем было наплевать на свои обязанности.

Я стала выходить из дома по вечерам, когда на город опускались пурпурные сумерки, и подолгу сидела на углу на раскаленных дневным зноем камнях, слушая уличных музыкантов, которым бросала несколько медяков в награду за то удовольствие, что доставляло мне их искусство. Я даже научилась тайком проникать в Театр Марцелла, чтобы послушать, как прославленная певица исполняет греческие песни. Я старалась запомнить каждый ее жест, которыми она сопровождала пение, чтобы потом повторить их в увядшем от зноя саду в доме Квинта Поллио. Мне вспоминалась улыбка матери и ее слова:

— Какой прекрасный голос будет у тебя, когда ты подрастешь!

И тогда на меня накатывало молчание, и я пряталась с любимой голубой чашей с изображениями нимф, потому что моей матери больше не было со мной и некому было петь мне колыбельные, и с годами я прониклась убеждением, что это моя собственная вина.

Я, конечно же, видела Ария Варвара. Ланиста возил его по всему городу, выставляя на показ как призового жеребца. Он таскал его в театр смотреть постановки комедий, на Марсово поле, куда обычно ходят на других посмотреть и себя показать, в Большой цирк, Циркус Максимус, где проводились гонки колесниц.