Одри взглянула на часики — начало восьмого — и тут же подумала: ну какая разница, сколько сейчас времени? Я не собираюсь тратить еще одно утро и возвращаться сюда с камерой, как бы ни был восхитителен пейзаж. Океан вызывал у нее ненависть, и Одри не испытывала ни малейшего желания увековечивать его тайное коварство.

Стоит лишь взглянуть на океан… Как хищник, терпеливо затаившийся в зарослях джунглей в ожидании добычи, он почти недвижен, и единственный звук, нарушающий тишину, — ритмичное дыхание прибоя. Трудно заподозрить, что под этой безмятежной поверхностью скрыт целый мир, в котором царит безмолвие, но кипит жизнь.

Но меня ты не обманешь, с каким-то ожесточением подумала девушка. Ее пробрала дрожь, хотя солнышко уже припекало, обещая к полудню невыносимо раскалить воздух. Как Одри ни старалась, ей не удавалось отделаться от бредовых мыслей, что океан поджидает ее, чтобы поглотить в своем ненасытном чреве. За долгие годы он стал для нее личным врагом.

— Не дождешься! — выкрикнула Одри. — Ненавижу, ненавижу!

В подтверждение своих слов девушка встала с колен и храбро шагнула в воду. Если идти и дальше, то скоро волны Атлантики захлестнут ее, как и Эстер. Но помнит ли вода свою жертву? Ведь она так жадно, наспех поглотила Эсси…

Откуда-то вдруг выпорхнула птица, и ее крылья со свистом рассекли воздух. От неожиданности у Одри гулко забилось сердце, в ушах зашумело, и она с трудом подавила желание броситься наутек. Черт возьми, уже десять лет она только и делает, что убегает, а пора бы встретиться с врагом лицом к лицу.

Каким-то чудом ей удалось не поддаться испугу. Но сердце продолжало учащенно биться, и Одри не могла не спросить себя: что же я надеюсь здесь узнать, ведь со дня гибели Эстер прошло десять лет. Неужели океан заговорит со мной и выдаст свои тайны? Не пытаюсь ли я обмануть сама себя? Неужели и в самом деле надеюсь увидеть всплывшее из глубин тело Эсси, ее белокурые волосы с запутавшимися в них водорослями и широко раскрытые от смертельного ужаса голубые глаза? Именно такой Одри представлялась во снах сестренка.

Бедная Эсси!

Коснувшись лица, Одри поняла, что по щекам бегут соленые слезы, а ведь она последний раз оплакивала Эстер еще ребенком, десять лет назад, когда узнала, что любимой сестры больше нет.

А может быть, внезапно подумала Одри, для этого я и пришла сюда? Чтобы поплакать. Почувствовав какое-то странное облегчение, она вновь опустилась на колени и погрузила лицо в ладони. Эсси… И вдруг разрыдалась — отчаянно, неудержимо. Словно все невыплаканные за десять лет слезы ждали подходящего момента, чтобы пролиться на этом пустынном пляже.

Одри плакала по сестре, которая оказалась слишком доверчивой. Если бы только у нее хватило ума не связываться с одним из братьев Олтман, падких на слабый пол. Эти парни напропалую волочились за любой мало-мальски симпатичной женщиной, остановившейся в их гостинице. Но погибла лишь одна.

Одри плакала и по себе, страдая от одиночества и неизбывного чувства вины. Если бы только она подала голос в тот момент, когда, проснувшись, увидела дочерна загоревшую мужскую руку, помогающую Эстер перелезть через подоконник. Надо было бы крикнуть: опомнись, сестренка! И ничего не случилось бы…

Девушка еще сильнее прижала к лицу ладони, стараясь прогнать запечатлевшуюся в памяти картину: светлые волосы, развеваемые ветром, мужская рука. На тыльной стороне запястья татуировка. Когда лунный свет упал на нее, перед глазами Одри мелькнуло изображение буревестника с распростертыми крыльями и жутковатым клювом. Вот уж действительно грозный предвестник несчастья. Только у трех человек была такая татуировка — у Фредерика, Юджина и Джона Олтманов.

И все десять лет эта птица омрачала сны Одри, превращая их в кошмары. Сильная, хищная, призрачно серая, издающая тревожные крики, она выжидающе парила в воздухе, чтобы потом стремительно броситься на свою жертву.