— Значит прошло так много лет… — ее лицо снова было безмятежно. — Как ты жил все эти годы?

— Я шел, — сердце снова было полно боли и черной крови. Боль, ненависть… К кому? К чему? И ярость, которую было не на кого обрушить.

— Ты шел, — повторила она за ним. — Куда?

— Никуда.

— Тебе было жаль меня, Карл?

— Жалость неподходящее слово, — возразил Карл. — Мне тебя не хватало.

— Извини, — чуть улыбнулась Стефания, и ее лицо на мгновение ожило, так что Карл едва не задохнулся от чувства узнавания. Прежняя боль становилась новой болью.

— Извини, — сказала Стефания. — Я знаю, но женщины… Ты должен знать, какими мы можем быть.

Карл молчал, ему нечего было сказать.

— Это она? — неожиданно спросила Стефания, поднимая глаза к небу. Вот теперь в ее голосе появилось настоящее чувство.

«Почти настоящее».

— Возможно, — ответил Карл, тоже посмотрев в небо. — Я не могу различить отсюда. Слишком высоко.

На самом деле, он не был уверен, что смог бы отличить настоящую птицу от оборотня, даже летай она много ниже, а на такую удачу, чтобы орлан подлетел к нему совсем близко и оставался рядом так долго, как надо для уверенного узнавания, он и вовсе рассчитывать не мог. И все-таки, сердце говорило, «да», а своему сердцу он привык доверять.

— Слишком высоко, — повторил он.

— Я тоже не могу, — с сожалением в голосе сказала Стефания. — Но хотелось бы думать, что это она.

— Ты знала, — Карл не спрашивал, сомнений после ее слов остаться не могло.

— Да, — не отрывая взгляда от высокого неба, сказала Стефания. Ее голос звучал ровно. — Я хотела тебе рассказать, но, видимо, не успела.

— Жаль, — что еще мог сказать Карл?

«Судьба».

— Не жалей, — Стефания опустила взгляд, и теперь ее синие глаза снова смотрели в глаза Карла. — Что случилось, то и случилось. Ведь так?

— Это мои слова, — признал Карл.

«Судьба».

— Твои, — ее губы чуть дрогнули, намекая на улыбку. — Куда ты направляешься?

— Я иду к Воротам Саграмон.

— Зачем?

Зачем? Отличный вопрос. Зачем он идет к Саграмонским воротам? В чем смысл этого поступка?

Однажды Иннокентий Мальца спросил своих учеников, рассевшихся перед философом на застеленном соломой земляном полу: «Откуда мы знаем, что то, что мы знаем, истинно?» Возник диспут, но профессор в него не вмешивался, позволив студиозусам говорить все, что они хотели и могли сказать. Он лишь сидел молча на скамье, поставленной на невысокий помост, кутался в свой изношенный плащ, едва ли способный согреть немощное тело — стояла зима, и было очень холодно — смотрел и слушал, и, возможно, обдумывал услышанное. Во всяком случае, много времени спустя, кое-что из сказанного в тот день Карл нашел в последней книге Мальца. Впрочем, философ подверг наивные разглагольствования студиозусов столь изощренному анализу и интерпретации, что узнать исходные мысли было совсем не просто, но память не подвела Карла и на этот раз.

Сам он в споре не участвовал. Он так же, как и мэтр Мальца, молча наблюдал за другими диспутантами, слушал их внимательно, однако ему самому нечего было сказать. Означало ли это, что Карл не умел облечь свои мысли в подобающие случаю слова? Или, что у него наблюдался недостаток самих мыслей, или его воображение было недостаточно развито? Вероятно, нет.