– Да. Мы знакомы много лет.

Амфитрион кивнул:

– Весьма достойный человек, правда, склонный к эксцентричным поступкам.

– Каким именно?

– Ну… – ученый муж огляделся по сторонам, желая убедиться, что рядом никто не болтается и не подслушивает нас. – По слухам, он практикует хирургические операции. Режет людей ножом, а это строжайше запрещено клятвой Гиппократа!

– И Аполлон запрещал это! – воскликнул я, не скрывая своего возмущения.

– И еще… – ученый книжник еще сильнее понизил голос, – ходят слухи, что он сам, лично зашивает раны, а это даже самый ничтожный врач всегда поручает рабам!

– Не может быть! – вскричал я. – Несомненно, это просто гнусные слухи, распространяемые его врагами!

– Возможно, ты и прав, но мир нынче не такой, каким был прежде. Я заметил, что ты также беседовал с Ификратом. Этот дикий человек тоже верит в практическое применение научных знаний. – Эти слова Амфитрион произнес как нечто противозаконное.

Если говорить честно, я-то отлично знал, что все эти слухи насчет Асклепиада – истинная правда. За прошедшие годы он лично зашил на мне множество ран и порезов – общая длина швов, наверное, составит целую милю, – но всегда делал это втайне, потому что все эти помешанные на теориях Платона древние бездельники из академического мира считают богохульством для профессионального философа (а врачи тоже причисляют себя к философам) вообще делать что-то практическое. Ученый человек может всю свою жизнь провести в пустых размышлениях о возможных способах применения рычага, но взять палку, подсунуть ее под камень, найти ей точку опоры, использовать ее для перемещения этого камня – совершенно невозможная для него вещь. Это будет означать, что он делает нечто практическое. А философы, как считается, должны только размышлять.

Я кое-как отделался от главного библиотекаря, осмотрелся по сторонам и увидел, что Береника, Фауста и Юлия беседуют с человеком, на котором помимо обычных одежд болтался еще и питон гигантских размеров. Пурпурная мантия, усыпанная звездами, и высоченная диадема, увенчанная полумесяцем, показались мне очень знакомыми. Даже в Александрии не во всякий день увидишь подобного типа. Да, это был Атакс, предсказатель будущего, пророк из Малой Азии.

– Деций Цецилий, – позвала меня Береника, – иди сюда. Ты должен познакомиться со святым Атаксом: он земное воплощение Баала-Аримана – Это, насколько я понимаю, было сочетание двоих, если не больше, азиатских божеств. Из Малой Азии вечно притаскивают что-нибудь в этом роде.

– Приветствую тебя, Атакс, от имени Сената и народа Рима, – сказал я.

Он проделал в ответ один из этих азиатских поклонов, требующих еще и большого количества суетливых движений пальцами.

– Весь мир дрожит перед мощью Рима, – пропел пророк. – И весь мир восхищается его мудростью и справедливостью.

С этим я не стал бы спорить.

– Как я понимаю, у тебя здесь, в Александрии, есть что-то вроде… организации? – неуклюже спросил я.

– У святого имеется чудесный новый храм недалеко от Серапеума, – пояснила Береника.

– О, благословенная всеми богами, дочь правителя великой страны – к своей неувядаемой и вечной славе – милостиво одарила Храм Баала-Аримана своим вниманием и материально его обеспечила, – проворковал Атакс, поглаживая свою змею.

Из римских денег, конечно, в этом у меня не было ни малейших сомнений. Скверный знак. Стало быть, Атакс – это последнее религиозное увлечение Береники в длинной цепочке подобных ее выходок, в которые она всегда бросалась с большим энтузиазмом.