Если веривший в душу Исао вознесся на небо, это, несомненно, было воздаянием за благие дела, а как объяснить то, что он может вдруг возродиться в другом человеке?

Предполагать подобное были основания: может быть, Исао принял решение умереть тогда, когда он узрел тайный намек на «другую жизнь». Человек, намеренный безукоризненно, на крайнем пределе прожить свою жизнь, — разве он не предчувствует существование другой жизни?

И Хонда, окутанный здешним зноем, вдруг представил себе синтоистский храм в Японии — само воспоминание освежало, словно брызги чистой воды. Священные ворота, которые паломникам, поднимавшимся по каменной лестнице, казались рамкой, окружавшей храм, а тем, кто возвращался, совершив паломничество, представлялись обрамлением картины сплошь голубого неба. Удивительная картина, когда виден или один величественный храм, или только небо. Эти священные ворота-тории, казалось, воплощали душу Исао.

Исао сделал из своей жизни лучшую — прекрасную и вместе с тем простую, определенную, словно храмовые ворота, раму. И эту раму естественным образом заполнило голубое небо.

Хонда считал, что в последние минуты жизни отношение к душе связало Исао с японским буддизмом, как бы ни была далека ему эта вера. Чуждую ему веру, как мутную воду реки Менам, он процедил через белый шелк — собственное восприятие души.

В гостиничном номере поздней ночью после того, как днем он услышал от Хисикавы историю маленькой принцессы, порывшись в чемодане, Хонда достал со дна завернутый в лиловый платок-фуросики дневник снов Киёаки.

Рассыпавшиеся от частого чтения страницы Хонда неумело, но бережно сшил собственными руками, на бумаге плясали знаки, написанные торопливым полудетским почерком друга, чернила и через тридцать лет темнели на выцветшей бумаге.

Да, все так. Память не подвела: Киёаки записал свой яркий сон о Сиаме, который приснился ему вскоре после того, как в их усадьбе гостили сиамские принцы.

Киёаки «в высокой с зубцами короне, усыпанной драгоценными камнями» сидит на роскошном троне, перед ним заброшенный сад.

По этому можно судить, что во сне Киёаки принадлежал к королевской семье Сиама.

Усевшиеся на балках павлины роняют сверху белый помет, на пальце у Киёаки перстень с изумрудом, который носил один из принцев.

В изумруде появляется «прелестное женское личико».

Это определенно личико той маленькой, безумной принцессы, именно оно отражается в изумруде кольца, там же отражается лицо склонившегося над перстнем Киёаки, а потому не подлежит сомнению то, что в принцессу переселилась душа Киёаки, а позже душа Исао.

Любой, слушая красочные рассказы сиамских принцев об их родине, мог увидеть такой сон, в этом не было ничего странного, но Хонда, уже имевший опыт, верил в сны Киёаки, считал их вещими.

Это было очевидно. Стоит лишь раз перейти черту рационального, и дорога открыта. Более того, Исао не рассказывал, а потому Хонда не знал того, что, оказывается, в одну из долгих ночей там, в тюрьме, Исао видел сон о женщине из тропиков.

* * *

Хисикава все то время, что Хонда был в Бангкоке, с неизменным вниманием заботился о нем, и дело об иске к компании «Ицуи» благодаря содействию Хонды успешно разрешалось. В частности, обнаружились упущения с тайской стороны — стороны истца.