Мы не заметили, как перелетели Припять и линию фронта, как попали в зону нашей противовоздушной обороны. Кувыркнувшись, совершили вынужденную посадку близ линии фронта у деревни Крушино в трех километрах западнее Мозыря, недалеко от местечка Камень-Каширский, в районе, кишевшем бандеровцами. И только тогда пилот растолковал нам, что «мельница» — это не какой-нибудь ветряк, а прожектор, луч которого бегает по кругу, как во время праздничного артиллерийского салюта в Москве, и служит световым ориентиром для самолетов. А я-то, профан, искал мельницу на земле!

«Вова» связался по рации, благо «Северок» не разбился, со штабом фронта, сообщил координаты вынужденной посадки, просил прислать ГСМ — горюче-смазочные материалы — и новый пропеллер. Штаб прислал все, что нам было нужно, на следующий день. Мы помогли Семенову сменить винт и заправить самолет бензином. На ремонт ушло несколько дней. Кругом — вода, грязь, знаменитая полесская распутица. Обратно на «подскок» мы прилетели только 12 мая. На «подскоке» я вздохнул с огромным облегчением: наша «флагманская уточка», подполковник Леонтьев и радистка Тамара, целые и невредимые, давно уже были там… Оказывается, Грызлов, их пилот, обнаружил костры партизан, но не решился сесть — лесная прогалина показалась ему чересчур маленькой для посадки. Пилот пронесся на бреющем над поляной и, выключив мотор, крикнул что было мочи в темноту:

— Рубите дальше лес!.. Рубите в сторону болота!..

На «подскоке» мы узнали, что еще 9 мая наша армия освободила Севастополь. Пили за эту большую победу. Пили в офицерской столовой за воссоединение всей нашей группы и за успех операции.

— Дай бог, не последнюю! — с чувством проговорил майор Савельев.

Для нас, вылетающих на задание, этот тост имел особый смысл.

На «подскоке» нас ждали и неприятные новости: по данным воздушной разведки, немцы за последние дни стали рассредоточивать свои истребительные эскадрильи по полевым аэродромам, подтягивая авиацию ближе к фронту.

Подполковник был совсем плох, он весь пожелтел, мучили боли в желудке.

— Ну как, Тамара, — осведомился я у радистки, — страшновато лететь было?

— Вот уж нет, — невозмутимо отвечала бесстрашная казачка. — Как в трамвае, даже на сон потянуло.

Грозы Тамара боялась, а полеты через линию фронта, в тыл врага ее совсем не смущали!

Снова готовились мы «вылететь в заданную точку». Первым самолетом должны были лететь я с Тамарой. Вторым — подполковник с «Вовой». Но вновь гремит гроза, что ни ночь — нелетная погода.

От дождя совсем развезло все дороги вокруг. Маршал Советского Союза Александр Михайлович Василевский в своих мемуарах вспоминал: «Много я повидал на своем веку распутиц. Но такой грязи и такого бездорожья, как зимой и весной 1944 года, не встречал ни раньше, ни позже…» Бьюсь об заклад, что самая страшная распутица была в Полесье. Мы на «подскоке» были отрезаны от всего мира, не могли даже сходить в соседнее село. Аэродром раскис. А что там делается с нашим лесным аэродромом!..

— Помните, — говорит нам, морщась от боли, наш подполковник Орлов-Леонтьев, — вы можете сесть на посадочную площадку врага. Немецкая авиация почти наверняка засекла уже сигналы партизан. Я просил менять их каждую ночь: треугольник, конверт, ромб, квадрат, три линии. Но немцы, подсмотрев новый сигнал, могут тут же радировать, чтобы их люди выложили и зажгли такие же сигналы. Поэтому от вас требуется величайшая бдительность, особенно от тебя, «Спартак».