|
Но Мирина задержала взгляд на одном лишь, широкоплечем, богато одетом. Плащ с меховым воротом из чёрно-бурой лисицы, изогнутая сабля на поясе с кованой рукоятью. Он отличался от других и притягивал внимание не только тем, что был сложен мощнее своих соплеменников, но тем, что даже издали Мирина ощутила его жгуче-чёрные, как спелая смородина, глаза, что так жадно оглаживали её. Чёрная бородка и усы обрамляли вылепленные будто из глины губы, они растянулись в какой-то хщиной ухмылке, от которой дрожь прошлась по спине, упав холодком к пояснице. Остальные тоже поглядывали, скользя по её стану жадными похотливыми взглядами, от которых ком поднялся к самому горлу, а сердце заныло от скверного предчувствия и одного только представления о том, что они могу с ней сделать. Время растянулось в вечность, наверное, они не ожидали увидеть в глуши лесной девушку и безмолвно решали теперь, что делать.
Мирина первой дёрнулась в сторону, храня надежду ещё сбежать, бросилась через густой орешник. Куда там, колючие ветки вонзились в кожу, царапая лицо и руки, задерживая беглянку, но Мирина от страха и паники не чувствовала ни боли, ни обречения, и, оказавшись в плену зарослей, забилась будто горлинка, запутавшаяся в сетях. Кто-то из воинов позади неё окликнул, кто-то присвистнул, кто-то засмеялся над безуспешной попыткой добычи сбежать. Но Мирина помалу да продиралась вглубь, пока не смолкли голоса. Рвя одежду и волосы – шапка её уж давно слетела – услышала сквозь глухое отчаяние неумолимо приближающийся треск сучьев, а потом и грубую брань, исторгаемую устами поимщиков, на непонятном ей языке валганов. Жёсткая пятерня обхватили горло, другая – пояс и рванула назад из пут зарослей, так, что в глазах потемнело и посыпали искры. Мирина задёргалась в железных сильных руках мужчин, пытаясь высвободиться, выворачиваясь и кусаясь, царапаясь, но делала только хуже, когда поимщик, намотав на кулак косу, волок её обратно к скале, так что Мирина уже больше и не сопротивлялась. Грубый толчок и неловкое падение на колени в снег выбили дыхание из груди. Собирая в кулаках горсти колючего снега, княжна пыталась подняться, да почему-то не выходило то ли от холода, то ли страха, что потряхивал тело, делая его непослушным. Валганы молча обступили свою добычу. Мирина не поднимала глаз, чувствуя, как болезненно толкается сердце в груди, и видела только ноги в кожаных и войлочных сапогах с железными бляшками. Но заминка была недолгой, её дёрнули вверх, ставя на ноги, и мужские руки принялись бесстыдно и жадно щупать и трогать её там, где им вздумается, вторгаясь под полушубок и платье, грубо щупая самые укромные места. Жар залил лицо, застлала глаза горячая влага. – Какая сочная пташка попалась, молоденькая, груди молочные совсем, упругие. Болезненный щипок вынудил Мирину закусить губы крепко, а слёзы сами собой потекли по скулам. – Угдей! – окликнул низкий, густой и какой-то обволакивающе-грудной голос. – Довольно. Оклик вынудил грубые касания прерваться. Тот, кого Мирина выделила из остальных, спешился упруго. Приблизился неторопливой уверенной поступью, одним взглядом отодвигая собравшихся, вынуждая немедленно выпустить девушку. Вблизи мужчина был просто огромен – скалой грозной возвысился над княжной, затмевая собой свет, задушив пленницу ледяным взором. Теперь на его лице не было ни ухмылки, ни обжигающей остроты, карие до угольной черноты глаза поглощали, как замшелые топи, какой-то непреклонной беспощадностью, скользили по её лицу задумчиво, вынуждая нутро сжиматься и трепетать. – Ты одна тут? – спросил, и вопрос вонзился осколком в грудь. Мирина, подавив подступившее рыдание, кивнула. Тёмные брови под меховой шапкой сошлись на переносице, он с недоверием посмотрел на неё, скользя взглядом по её стану к бёдрам, от чего щёки вспыхнули жаром – никогда никто не смотрел на неё так, даже Вортислав. Взгляд, медленно щупая каждый изгиб тела, вернулся обратно к лицу, задерживаясь на губах. |
