Изменить размер шрифта - +
Честно говоря, Фома уже успел пожалеть о решении столь опрометчивом, более того, он надеялся, что девушка не придет, но… тихий робкий стук в дверь разрушил надежду.

Она была худой, с длинными спутанными волосами неопределенного цвета и разбитым в кровь лицом. Левый глаз почти заплыл, широкая ссадина рассекла правую скулу, а распухшие, лопнувшие губы казались непомерно большими для такого худого лица.

— Кажется, у кого-то был очень неудачный день, — отозвался Голос. — Ты бы хоть поздоровался.

— Добрый вечер, — Фома понятия не имел, что и как говорить дальше, присутствие Ярви его смущало. Она же, вздрогнув от звука его голоса, прижалась к стене. Боится? Она его боится?

— Проходи. Спать будешь вон там, — Фома указал на кровать, решив, что завтра же придумает что-нибудь со второй кроватью, а сегодня можно вообще не ложиться, ночь хорошая, самая подходящая для работы. Ярви по-прежнему жалась к стене.

— Есть хочешь? Хлеб, правда, не слишком свежий.

И снова молчание. Может, она немая?

— Скорее сильно испугана.

— И что делать?

— Ничего. Не обращай внимания, вернись к работе и вообще, представь, что ее здесь нет.

Последовать совету, данному Голосом, оказалось несложно. Ярви, забившись в самый темный угол комнаты, затаилась.

— Тебе не стоит бояться меня, — разговаривать, сидя спиной к собеседнику, было несколько непривычно. — Меня зовут Фома. А ты Ярви, правильно?

Ни звука, ни вздоха, ни шороха.

— Я здесь недавно, ничего и никого не знаю. И ничего толком не умею. Писать вот умею… ну и красить.

— Что красить? — голос тихий-тихий, но хоть какой-то отклик.

— А не важно, что. Одно время были пушки, потом повозки, потом опять пушки… здоровые такие, углов много, деталей мелких, а нужно быстро.

— Почему быстро?

— Норма. Если не успеешь, разводящий потом накажет.

— И наказывали?

— Довольно часто. Видишь ли, писать у меня получается намного лучше, чем красить, — Фома обернулся, медленно, стараясь не делать резких движений. — Честно говоря, не самые приятные воспоминания.

— Герр Тумме сказал, что все равно… что не позволит мне остаться… что это не по закону и повелитель разозлиться, если я останусь, потому что я нарушила его закон и… — Ярви спрятала разбитое лицо в ладонях. Худые плечи вздрагивали, а широкие рукава рубашки сползли к локтям, выставляя на всеобщее обозрение уродливые темно-лиловые синяки.

Фома встал и, присев на корточки рядом с девушкой, — прикасаться к ней он опасался — сказал:

— Никто не будет злиться на тебя. И ты останешься здесь, если, конечно, захочешь. А закон… ты ведь никого не убила? Не ограбила? Не украла?

Она замотала головой.

— Значит, все в порядке. Дай лучше посмотрю, что у тебя с лицом… не бойся, я не сделаю больно… Встань, нужно, чтобы ты села ближе к свету. Да, вот сюда.

Ярви боялась, причем всего сразу — и Фому, и ослушаться его приказов, и возможной боли. Смочив тряпку в холодной воде, Фома осторожно принялся смывать засохшую кровь. Синяков было много, некоторые старые, желтовато-зеленые, но большей частью свежие, распухающие горячими мягкими на ощупь лиловыми пятнами.

А глаза у нее красивые, во всяком случае тот, который не заплыл, поражает ярко-зеленым цветом, будто… будто трава.

— Скоро это все заживет, и ты снова станешь красавицей, — Фома и сам не знал, зачем сказал это, но сказав, сам поверил. А Ярви, отвернувшись к стене, заплакала.

Быстрый переход