Он не жалел красок. Его била дрожь. Ему хотелось, чтобы хоть на миг всем стало так же больно и обидно, как больно и обидно ему, чтобы все поняли. И перестали смеяться. Он нарисовал себя, искалеченного, скрюченного, как сухая травинка, опрокинутого на шкуру, – и пустую стену рядом.
Он вернулся в пещеру поздно, люди уже спали. Его глаза тоже смыкались, он был опустошен; сладкая усталость умиротворяла и расслабляла его. Он уснул мгновенно, и этой ночью его не преследовали кошмары – медведь и вождь.
Вождь пришел к нему после полудня. Его ноздри широко раздувались, и верхняя губа то и дело вздергивалась, обнажая зубы.
– Ты рисовал? – отрывисто спросил вождь.
Художник отложил рыбу, которую потрошил.
– Я рисовал, – ответил он. – Я – рисующий людей и зверей.
– Зачем ты рисовал? Я не велел.
– Я люблю. Я решил сам, потому что ты не велишь, а я люблю.
Вождь сдержался.
– Зачем ты рисовал такое? – спросил он, пряча руки за спину. – Это самое вредное, что ты нарисовал.
– Я рисовал, что видел. Я рисовал, что думал.
– Ты рисовал, как медведь вас ел.
– Да.
– Некоторые уже видели, и некоторые еще увидят. Мы сотрем, но некоторые увидят, пока мы не сотрем. Они никогда не решатся войти к медведю. Он страшный.
– Да, – подтвердил художник, – он страшный.
– Ты для этого рисовал?
– Нет.
– Для чего же ты рисовал?
– Я не мог не нарисовать.
Вождь задумался, морща лоб.
– Ты испугал все племя, – сказал он.
– Я не думал об этом.
– О чем ты думал?
Художник помедлил.
– О себе. Когда я рисую, я всегда думаю о себе и о том, чего хочу. И что люблю. Я думал о том, как мне больно. И еще я думал о растирающем глину.
Вождь быстро оглянулся по сторонам, проверяя, не подслушивает ли кто-нибудь их разговор, и резко спросил:
– Тогда почему медведь похож на меня?!
Художник молчал. Об этом он не знал.
– Я сразу понял, – сказал вождь. – Ты хотел сделать мне плохо.
– Нет, – ответил художник безнадежно. – Я не люблю делать плохо. Я люблю делать хорошо.
– Тогда ты пойдешь и сотрешь, – сказал вождь. – И нарисуешь все не так, потому что так страшно. Твой медведь – страшный.
– Он не мой медведь. Он сам медведь, и был такой.
– Ты нарисуешь другого. Ты нарисуешь маленького-маленького медведя и больших-больших охотников с большими-большими копьями. Тогда никто не станет бояться. Я сам буду водить охотников смотреть на твою картину. А потом велю им убить медведя.
– Нет, – сказал художник. – Медведь был не такой. Я не могу рисовать не такого медведя, потому что могу рисовать только такого, какой был.
– Тогда ты будешь изгнан, – сказал вождь, – и погибнешь один в лесу. И даже если ты найдешь чужих, они сперва поманят и похвалят тебя, а потом съедят.
Так или иначе, меня везде съедят, подумал художник. У него заболели едва затянувшиеся раны. Он промолчал.
– Когда все станут смелыми от маленького медведя, они его убьют, – и у нас будет пещера.
– Когда они, – не выдержал художник, – увидят настоящего большого медведя, они испугаются еще больше, потому что думали, что он маленький медведь.
– Пусть, – ответил вождь спокойно. – Когда медведь бросится, им придется драться, потому что он бросится на них. |