– Зачем? – прямо спросил Курт. – Зачем тебе это сейчас? Все пошло прахом; все то, во что ты верил, оказалось обманом, вся твоя жизнь, все то, что ты делал, – все впустую. Твои боги, та твоя память, за которую ты вышел на смертельный бой, твой мир, за который ты хотел убить или умереть, – все это не существует. Так зачем?

– Применяешь свои инквизиторские навыки или впрямь хочешь понять?

– Хочу понять.

– Зачем? – повторил за ним пленник, обернувшись и посмотрев в глаза.

Несколько мгновений Курт молчал, не отводя взгляда, и, наконец, ответил:

– Чтобы в будущем применять инквизиторские навыки лучше.

– Надо же, не соврал, – усмехнулся Каспар, отвернувшись, и опустил веки, переведя дыхание; похоже, та адская смесь, на которой его держала Нессель все эти дни, и впрямь подкосила даже этот организм. – Я тебе еще кое-что напомню из сказанного в Ульме. Я сказал, что, если победишь ты, мне в твоем мире места не будет.

– Но твоего-то мира – нет и не было. Его не существует. Не существует специального рая для воинов, павших в бою или, если уж в бою не вышло, погибших в огне. Ты же теперь это знаешь. Пусть тебе никто из них этого не сказал, но ты – знаешь. И все равно упрямо прёшь на костер – из принципа? Чтобы доказать – что и кому? Богу? Империи? Конгрегации? Мне лично? Без обид, но и куда более отчаянные люди попадались на моем пути, умиравшие куда более мучительно и за куда более внятные идеи, и я все еще там, где я есть, и тот, кто есть. Это не лучший способ меня смутить и заставить усомниться в чем-то.

– Зато ты решил, что можешь смутить и заставить усомниться меня, – коротко усмехнулся Каспар. – Перетянуть на свою сторону или хотя бы заставить отречься от ереси одного из самых известных еретиков – да, это был бы сильный ход. Для тебя лично и для всей вашей братии – это была бы знатная победа. Но ее не будет. Смирись с этим.

– Неужто правда не понимаешь, что вы творите? Выходки, подобные бамбергской, – они ведь привлекают людей на нашу сторону; всех людей, от простых смертных до одаренных, а если так дальше пойдет – начнут привлекать и нелюдей. Потому что даже стриги, даже ликантропы, даже самые отъявленные малефики – они хотят жить, Каспар. Как ни странно. И им совсем не по душе те, кто выпускают в этот мир существо, убивающее все живое, им не нравятся те, кто желают принести этот мир в дар тварям из бездн веков. Ты понимаешь, чего вы рано или поздно добьетесь? Того, что против вас встанут все – все те, кого вы с Мельхиором мните своими союзниками. Как тебе такой мир, такое будущее – совместные зондергруппы из людей и стригов? Стражи из ликантропов во дворце Императора? Ночные дозоры в городах, состоящие из простых смертных и одаренных?

– Пугаешь тем, что на сторону Конгрегации и Империи перетекут малефики и твари? – тускло улыбнулся Каспар. – Догадайся, майстер инквизитор, кто же тогда встанет против вас. Подсказать? Люди. Те самые люди, которых ты так рвешься защитить, ради которых горел, лез под мечи и стрелы, ради которых отказался от собственной жизни и которым в жертву готов приносить собственную душу. Они встанут против тебя – и уничтожат тебя и все то, что ты строил. Это – твой мир человеков? Это – мир, ради которого ты живешь и готов умереть?

– Так это ваш конечный план?

– Ты забыл, что я сказал, – напомнил Каспар, отвернувшись. – Я не отвечу. Не тяни время; если это все, что ты можешь сказать и спросить, – подписывай заключение о моем отказе говорить и собирай суд.

– Так ты ответишь хотя бы, зачем? – с нажимом повторил Курт.