Самое неприятное, что мне совсем не хотелось возвращаться, во всяком случае сейчас. Стоило мне только подумать о том, что придется уехать, как настроение тотчас портилось.

Я вспоминала, как боялась, что не смогу вернуться обратно в замок, и теперь мне казалось это по меньшей мере нелепостью. Может быть, я совсем перестала понимать, чего я хочу на самом деле? Сначала мне было страшно оттого, что придется покинуть замок. Теперь одна мысль о том, что придется туда вернуться, приводит меня в ужас.

Но выбора у меня нет. Несмотря на то, что все мое существо этому сопротивлялось и я чувствовала себя совершенно больной душой и телом, я должна была ехать.

Поэтому мне пришлось наступить себе на горло, позабыть о том, что испытывают мои родные, и взять курс на то, чтобы как можно скорее отправиться в путь, ледяным равнодушием отвечая на недоуменные взгляды близких. Я знала, что если дам хоть малейшую слабинку, то никогда никуда не уеду, а ведь сейчас у меня глаза постоянно были на мокром месте.

Из-за этого мне и не хотелось, чтобы кто-нибудь провожал меня до станции; я сказала, что поеду одна. Я была настроена так решительно, что они уступили, я все-таки настояла на своем, но все были очень огорчены. Первое, что я сделаю по приезде в Замок Роз, – напишу домой о том, как все есть на самом деле, о том, что мне было точно так же тяжело расставаться с ними, как и им самим. Если я и выглядела черствой, то только потому, что мне все время нужно держать себя в руках.

Дома я пробыла чуть больше недели, и вот я снова в поезде. По дороге домой я размышляла о том, почему не хочу возвращаться, точно так же теперь я сидела и думала, почему я не хочу обратно в замок. Но ничего путного мне в голову так и не пришло, я всей душой сопротивлялась предстоящей встрече, и чем ближе мы подъезжали, тем сильнее.

Когда я уезжала домой, Каролина меня провожала. Я надеялась, что на этот раз она приедет меня встречать. Я попросила Веру передать отдельный привет моему «брату» и сказать, с каким поездом я прибываю, – на случай, если он захочет приехать вместе с экипажем. Поэтому я очень рассчитывала, что она ждет меня на станции. Она ведь и сама, должно быть, понимает, как важно нам переговорить, прежде чем я увижу всех остальных. Многое могло случиться с тех пор, как я получила ее письмо. Может быть, Розильдины блокноты уже нашлись. Она могла бы мне об этом сказать.

Но кучер приехал один. Каролины с ним не было.

Неужели все уже разрешилось само собой? Неплохо было бы узнать об этом заранее. Розильда должна понять, что я ни в чем не виновата, что все это мне очень неприятно.

Да, редко я чувствовала себя настолько покинутой и одинокой, как в этот раз. День выдался солнечный, но небо было подернуто пеленой, из-за которой солнце резко светило в глаза. Сухой ветер подул мне прямо в лицо, как только я сошла на перрон. Больше на этой станции никто не выходил, и кучер не спеша направился мне навстречу. Мы шли по дороге, в тишине раздавался хруст сухого песка у нас под ногами. Кучер молчал, я тоже молчала.

Тут меня постигло еще одно разочарование: встречать меня приехал не экипаж призраков, а обычная карета. И вдруг мне показалось, что в замке меня никто не ждет, но я тут же поняла, что эти мысли – чистой воды ребячество.

Хуже было то, что почему-то я чувствовала себя такой беззащитной, словно была беглой преступницей, которая возвращается не на место преступления, а в тюрьму, где будет отбывать наказание; будто осудили меня по ложному обвинению, но я все равно была виновата, хотя в чем – не знала сама. Я почувствовала себя несчастной и беззащитной беглянкой, которую поймали и везут обратно в тюрьму.

Я посмотрела на кучера – моего конвоира – и попыталась улыбнуться, но вышло это как-то натянуто, и он не улыбнулся в ответ.