— Так говорят раввины, — отвечает Руфь. — Это не самое трудное, говорят они. Если Господь может сохранить души всех мертвых живыми, пока не придет Мессия, то для него совсем нетрудно позаботиться о том, чтобы здесь хватило места каждому.

В это верят все благочестивые евреи, сказала Руфь, она же, по ее признанию, вовсе не благочестива. Два года она пыталась заставить себя поверить в эту идею, но ей это не удалось, и теперь она в своем еврействе видит принадлежность к одному государству, нации, хотя, конечно, уважает религиозную веру в воскрешение из мертвых.

— Некоторые не воскреснут, носители зла, — говорит она, — но таких очень немного, почти каждый человек в своей жизни творит и добро, не правда ли? Поэтому во время погребения мертвого надо действовать очень осторожно, чтобы не повредить тело, его надо обмыть и одеть с любовью, и надо надеть на него белые одежды и талес.

Миша вздрогнул, когда Руфь сказала это, и переспросил:

— И что еще?

— Талес. Это…

— Я знаю, что это, — сказал он. — Покрывало для молитвы.

— Откуда ты это знаешь? — спросила Руфь.

— Я как-то читал историю про талес, — ответил Миша. — В Москве. На диване в гостиничном холле я подобрал книгу Ильи Эренбурга «Бурная жизнь Лазика Ройтшванеца». Ты ее не знаешь, видимо, ну вот, в книге речь идет о том, что два еврея находят один талес, и спрашивается, кому этот талес должен принадлежать по справедливости, понимаешь? Тому, кто первым его заметил, или тому, кто первым его поднял. Это печальная история, и ответ в ней таков: лучше всего не находить никакого талеса и не думать о справедливости…

Тогда, в Москве, Миша был полностью согласен с этим, потому что справедливости не существует. А какой смысл думать о том, что не существует? И вот здесь, в Израиле, в городе Беэр-Шева, речь опять заходит о талесе. Полчаса назад четверо мужчин осторожно опустили в могилу тело Израиля Берга, облаченного в белую рубашку и талес, а Миша почему-то думает о справедливости.

Они застрелили не того человека. Израиль Берг мертв, а я жив. Где же здесь справедливость? Но, если бы я был мертв, разве это было бы справедливо? Что я плохого сделал? А Израиль Берг? Мы только поменялись нашими куртками, больше ничего, что в этом плохого? Нет… Так почему… Руфь ему рассказала, что мертвых в Израиле не кладут в гроб, а только облачают в талес и белые одежды и так погребают, потому что, как считают евреи, земля Израиля священна, и эта земля должна облекать тело мертвого как можно плотнее…

— …благословите Господа, все дела Его, во всех местах владычества Его. Благослови, душа моя, Господа! — переводит Руфь последние слова раввина, а на западной стороне кладбища виднеются черные силуэты солдат на фоне пламенеющего золотом неба. Десять человек в черных костюмах выступают вперед, и один из них берет мегафон. Он нужен ему для молитвы, потому что вертолеты, словно гигантские птицы, все еще парят над кладбищем, и моторы и винты ревут, поднимая облака пыли. Человек с мегафоном начинает произносить каддиш, об этом Миша тоже знает, что это такое, Руфь ему объяснила.

— …Произносить каддиш — это значит читать молитву усопших. Все другие молитвы еврей может читать в одиночку, но, чтобы произносить каддиш, нужно десять мужчин, обязательно, иначе ничего не выйдет. Если у умершего есть родственники, то молитву усопших читает его сын или другой родственник мужского пола, если у него никого нет, читает его друг. Только один из десятерых мужчин молится вслух, остальные время от времени говорят «Амен», это очень древнее еврейское слово, и оно означает «Мы согласны» или «Да, это правда»…

И теперь, когда один из десятерых мужчин произносит каддиш над открытой могилой, другие действительно то и дело говорят вслух: «Амен!» Другие люди на кладбище точно так же говорят: «Амен!» Даже Руфь, которая не верит, и метис первой степени Миша Кафанке, который не верит, говорят: «Мы согласны, да, это правда», и это слово «Амен» странным образом заглушает даже рев вертолетов.