Однажды мое чувство вины оказалось оправданным. Читая книги на французском, я обычно принимала все предосторожности, чтобы меня никто не увидел, но в тот день меня чуть не застали за чтением «Тристана и Изольды». Я читала в своей спальне, забыв обо всем, и в это время Берта, постучавшая в дверь и не получившая ответа, вошла в комнату с пылесосом. Она ничего не заметила, но я проклинала себя, торжественно поклялась в душе быть более осторожной и в сотый раз пожалела, что пошла на такой глупый обман, скрыв свое знание французского языка.

Я не думала, что кто-нибудь обратит на это особое внимание: мы с Филиппом были в самых лучших отношениях, и даже мадам де Вальми дала понять в своей обычной рассеянной манере, что я ей нравлюсь. Филипп был полностью на моем попечении, и мне доверяли. Особенно я боялась, что мадам де Вальми узнает, как я ее обманула, вернее, систематически обманывала. И как бывает с каждой ложью, она постепенно становилась все больше. Мне надо было общаться с Бертой, горничной, обслуживавшей детскую, и я объяснялась с ней на школьном французском языке, что ее порядком забавляло и даже вызывало улыбку у сдержанного Филиппа. К счастью, мне никогда не приходилось прибегать к этому приему в разговоре с мсье и мадам де Вальми: в моем присутствии они неизменно говорили на безупречном английском языке, что, по всей видимости, не стоило им никаких усилий. Проходил день за днем, а я так и не призналась в своей маленькой лжи. Я не осмеливалась навлечь на себя их недовольство: мне очень нравился Вальми, я легко справлялась с работой и привязалась к Филиппу.

Он был очень спокойным, сдержанным ребенком и никогда не болтал. Каждый день, если не было дождя, мы ходили на прогулку, а наши «уроки разговорного английского языка» ограничивались замечаниями относительно тех мест, где мы гуляли. Между нами все еще существовал какой-то барьер, возведенный его врожденной осторожностью, хотя «подарок из Англии» сделал мальчика моим союзником. Мне казалось, что Филипп, скрытный по характеру, стал еще более скрытным, потеряв родителей, о которых он никогда не упоминал. Он не принадлежал к числу детей, которым можно заглянуть в душу. Я очень скоро оставила всякие попытки сделать это, сконцентрировав свое внимание на самых обыденных делах. Если я хочу завоевать его доверие, это должно произойти естественно и постепенно. И по правде говоря, я не считала, что должна врываться в его тщательно охраняемый и огражденный от посторонних мир; я так страдала от отсутствия права на личное в приюте, что глубоко уважала это право и рассматривала бы всякую попытку проникнуть во внутренний мир Филиппа как грубое насилие.

Он проявлял сдержанность не только со мной. Каждый вечер в половине шестого я отводила Филиппа на полчаса в небольшой салон, где сидела мадам де Вальми — его тетя. Она вежливо откладывала в сторону книгу или письмо, брала в руки изысканное и бесконечное ажурное вязанье и ровно полчаса поддерживала беседу с Филиппом. Я намеренно употребила выражение «поддерживала беседу», потому что оно как нельзя лучше подходит к искусственному и натянутому обмену отрывочными словами, который происходил между ними. Филипп обычно был молчалив и отчужден, он с безупречной вежливостью отвечал на вопросы, которые ему задавали, но никогда не заговаривал первым и ни о чем не спрашивал.