Двое гуртовщиков поспешно подняли добычу, а Дирк Коуртни, ударив пятками лошадь, поскакал вниз, туда, где его поджидали Син и Мбеджан.

— Всего одна? — Син с усмешкой смотрел на Дирка.

— Нет. Их три — с трех выстрелов. Оруженосцы несут остальных. — Ничуть не тяготясь тем, что в свои девять лет он должен снабжать мясом всех приближенных отца, Дирк удобно устроился в седле. Он был очень похож на Сина.

Слегка нахмурившись, дабы скрыть любовь и гордость, Син исподтишка изучал лицо сына. Ясные глаза и нежная кожа, как у девочки. Солнце золотило копну темных волос. Широко посаженные, изумрудного цвета глаза оттеняли черные длинные ресницы. Мать-природа была щедра к мальчику. Но, взглянув на большой рот с широкими и мягкими губами, Син дернулся, словно от приступа боли. Из-за излишней припухлости казалось, что мальчик все время дуется или хнычет.

— Сегодняшний переход займет весь день, Дирк. Никому не отлучатся, пока не доедем до Претории. Скачи назад и передай это гуртовщикам.

— Пошли Мбеджана. Он ничего не делает.

— Я велел ехать тебе.

— Но, папа! На сегодня я сделал уже достаточно.

— Скачи, черт тебя побери! — заорал Син, не сдерживаясь.

— Но я же только что вернулся! Это нечестно… — начал было Дирк.

— Каждый раз, когда я о чем-либо прошу тебя, у меня есть на это веские основания. А теперь отправляйся!

Они посмотрели друг другу в глаза, Син — свирепо, Дирк — обижено, угрюмо. Син с ужасом узнал это выражение. Подобные столкновения стали повторятся все чаще. Неужели все кончится так же, как в последний раз? Или он должен признать поражение и снова использовать плеть? Недели две назад Син сделал Дирку замечание по уходу за лошадью. Мальчик угрюмо стоял и слушал, потом скрылся между фургонами. Син спокойно болтал с Мбеджаном, когда в лагере раздался крик. Что могло случиться? Син бросился на крик.

В центре лагеря стоял Дирк. Лицо пылало от гнева, а у его ног распростерлось тельце щенка, еще не отнятого от суки, оно содрогалось под ударами Дирка.

В ярости Син избил Дирка первой попавшей под руку веревкой, а не тонким кнутом из кожи гиппопотама. Потом он приказал сыну убираться в жилой фургон.

Позже он послал за ним и потребовал, чтобы Дирк извинился. Мальчик, без единой слезинки, сжав губы, отказался.

Син снова избил его веревкой, но на этот раз расчетливо, хладнокровно. Дирк не сдался.

Наконец, в отчаянии, Син взял кнут. Целых десять ударов, каждый из которых оставлял ужасный след на его ягодицах, Дирк вытерпел молча. Он так и не извинился. Син почувствовал спазм в желудке, пот заливал глаза, но кнут продолжал методично подниматься и опускаться. Рот заполнился мерзкой слюной, он был полон ненависти к самому себе.

Когда наконец Дирк закричал, Син уронил кнут и, отшатнувшись, прислонился к стенке фургона. Он с трудом ловил ртом воздух, борясь с тошнотой, противный кислый привкус которой уже подступал к самому горлу.

Дирк уже не кричал, а выл. Син поднял его и крепко прижал к себе.

— Прости, па! Прости! Я никогда не буду так делать, я обещаю. Я люблю тебя, люблю больше всех, и никогда больше не буду так поступать. — Дирк ревел, и они обнимали друг друга.

Несколько дней после этого никто из слуг не улыбался Сину и не разговаривал с ним, за исключением тех случаев, когда надо было что-то уточнить или получить приказ. И все они, включая Мбеджана, который никогда не крал, не мошенничал и не лгал, могли поручиться, что Дирк Коуртни все равно добьется своего. Они возненавидели бы всякого, кто стал это отрицать. Даже Сина.

Это произошло две недели назад. «А теперь, — думал Син, глядя на капризный рот, — это все повторится?»

Неожиданно мальчик улыбнулся.