Енох был маленький щуплый человечек. Казалось, что он вечно куда-то торопится. Стоял ли он на месте, шел ли куда-нибудь, ступни его ног, короткие и широкие, глядели в разные стороны: пятки были вместе, носки врозь, можно было подумать, что ноги поссорились и решили идти каждая своей дорогой. В тщедушном тельце Еноха бурлила неуемная энергия, время от времени находившая выход в диких ссорах и драках. Воскресные проповеди касались, по мнению Еноха, исключительно его врагов. И если кому-нибудь из них случалось сидеть поблизости, он то и дело поворачивался и многозначительно поглядывал на него, словно хотел сказать: «А что я тебе говорил!» И именно благодаря Епоху взаимное недовольство между церковью и кланом, которое нарастало с самого отъезда мистера Брауна, перешло в открытое столкновение.

Это случилось на празднестве, ежегодно устраиваемом в честь богини земли. Во время празднества предки, тела которых были после смерти преданы матери- земле, появлялись среди живых в виде эгвугву,  выползая через крошечные отверстия в муравьиной куче.

Из всех преступлений, какие только мог совершить человек, самым тягчайшим считалось сорвать на людях маску с эгвугву  или же словом или делом причинить ущерб бессмертному престижу предка в глазах непосвященных. Вот такое преступление и совершил Енох.

Поклонение богине земли пало в тот год на воскресенье, и духи в масках рассыпались по всей деревне. Поэтому женщины-христианки, уйдя с утра в церковь, не могли вернуться домой. Тогда мужья этих женщин пошли попросить эгвугву  отойти ненадолго и пропустить женщин. Эгвугву  согласились и уже собрались было ретироваться, как вдруг Енох хвастливо заявил, что ни у одного эгвугву  не хватит смелости коснуться христианина. Тогда эгвугву  вернулись, и один из них огрел Еноха дубинкой, которую они всегда носили при себе. Енох набросился на эгвугву  и сорвал с него маску. Остальные эгвугву  тотчас же окружили своего оскверненного товарища, стараясь прикрыть его от взглядов непосвященных женщин и детей, и увели его прочь.

Енох убил духа предка, и смятение охватило Умуофию.

В ту ночь Мать духов бродила по всей Умуофии, оплакивая своего убитого сына. Это была страшная ночь. Даже самые древние старцы в жизни своей не слышали — да, верно, и не услышат — таких диких, душераздирающих стенаний, какие разносились в ту ночь над Умуофией. Казалось, сама душа клана оплакивала грядущее великое бедствие — свою собственную смерть.

На следующий день все до одного эгвугву  Умуофии собрались на базарной площади. Они пришли сюда отовсюду, даже из соседних деревень. Из далекой Имо пришел вселяющий панический страх Отакагу, из Ули прибыл Эквенсу, тот, что всегда носил с собой белого петуха. То было устрашающее сборище. Жуткие голоса бесчисленных духов, звон бубенчиков, которыми были обвешаны некоторые из них, лязг мачете, которыми приветствовали друг друга духи, бегая взад и вперед по площади, — все это приводило в трепет сердца людей. Впервые на памяти живущих средь ясного дня раздался рев священного буйвола.

С базарной площади неистовствующая толпа хлынула к усадьбе Еноха. Впереди, хорошо защищенные надежными амулетами и талисманами, шли старейшины клана. То были люди, искушенные в огву,  или магии. Что касается рядовых жителей, то они сочли более безопасным наблюдать за происходящим из своих хижин.

А накануне ночью у мистера Смита собрались на совет все видные члены христианской общины. Во время совета они услышали стенания Матери духов, оплакивающей своего сына. Холодящие кровь крики подействовали даже на мистера Смита: впервые за свое пребывание в Умуофии он, кажется, испугался.